1 2 3 4
- Беспризорники
- Бирюзовые колечки
- В час раздумья
- Ветка сирени
- Всем ты, молодец, хорош
- Всё как прежде, всё та же гитара
- Встреча
- Вы мне напомнили былое
- Глядя на луч пурпурного заката
- Граждане, послушайте меня
- Грёзы
- Грустное танго
- Два друга
- Две гитары
- Дремлют плакучие ивы
- Друг милый, послушай, послушай
- Дружба
- Дружба
- Её любовь
- Жалобно стонет ветер осенний
|
Дружба
(Когда простым и нежным взором)
Исп.: Вадим Козин
Из книги Виктора Арышева "Мой песенный роман" том 1.
Когда простым и тёплым взором
Ласкаешь ты меня мой друг.
Необычайным цветным узором
Земля и небо вспыхивает вдруг.
Веселья час и боль разлуки
Хочу делить с тобой всегда.
Давай пожмём друг другу руки
И в дальний путь на долгие года.
Мы так близки, что слов не нужно,
Чтоб повторять друг другу вновь,
Что наша нежность и наша дружба
Сильнее страсти, больше чем любовь.
Веселья час придёт к нам снова,
Вернешься ты и вот тогда.
Тогда дадим друг другу слово,
Что будем вместе, вместе навсегда.
А ДЯДЯ КОЗИН В ЭТОЙ ЖИЗНИ ПОНИМАЕТ...
Петь я начал в самом раннем детстве, - сколько вот себя я помню, столько и пою.
И даже в люле пел, - я, правда, этого не помню, - но мои родные любят мне рассказывать
об этом. Думали сначала, что я плачу. Оказалось: нет, я так пою, - вернее, подпеваю им.
Им – это бабушке моей: она меня растила, и при этом напевала что-нибудь: всегда,
не умолкая; дяде моему: а он не только пел почти без перерыва, но ещё и на гитаре
чудеса творил; ну, и, конечно, моей маме: редко, правда, виделся я с ней, -
она была почти всё время на работе почему-то, но, однако, пела звонче всех, -
как соловей, - а если уж возьмёт гитару в руки: всё тогда, - народ сбегается,
причём не только с нашей улицы. Вот так и рос я, - так я им и подпевал. И папе своему
я тоже был бы рад подпеть, но где там: Колыма – не ближний свет. Хотя и не такой
далёкий: вскоре я уже был там, - сбылись мои мечты. И мой отец зовёт меня: иди, мол,
матери подпой. А мы буквально только что приехали: деньком, - но я уже был синий, -
перепачкан с головы до ног: и руки синие, лицо такое же, - как Фантомас. Нашёл под сопкой,
прямо возле дома голубичную поляну, и припал к ней. Ягодка уже чуть подморожена,
ведь осень на носу, - ну, до чего же вкусная она: вкуснее просто не бывает, - объедение.
И главное, никто её не объедает: рядом с ней такая же брусничная полянка, - тоже
чудо-ягодка, - ну, а грибов, вообще, как в сказке: семьями они растут, -
маслятушки-ребятушки. А собирать их некому: старателям, конечно, не до них, -
у них промывка аж до октября. Ну, ничего, ребята: к вам помощничек подъехал, -
всё соберём, всю ягодку: засахарим её, наварим морса, - а грибочки, те, что не съедим,
замаринуем. Дом находится в двух километрах от посёлка: тишина вокруг, безлюдье,
и такая красота. А в доме у нас гость: папин напарник Петя Бочкарёв – земляк наш
томский, - важный человек в артели, - съёмщик он: снимает золото с промывочных
приборов, - а мой папа его возит на «захаре»: так в простонародье называют «Зил-157».
На столе гостинцы: ананас откуда-то, - ни разу в жизни не видал его ещё; конфеты
«трюфели», - богато жить не запретишь: девять рублей за килограмм, - дороже даже,
чем «Салют», - в большом пакете, - высыпать пока их не во что, - ну, ничего, и так
съедим; коньяк болгарский – «Плиска», - тоже не дешёвый: восемь девяносто, -
это две бутылки водки плюс «Агдам» впридачу. А старателям в промывку пить нельзя:
у них сухой закон, - негласный, - но, однако, Петя мог себе позволить нарушение его,
- и папа мой с ним за компанию. Но это всё ещё цветочки: и конфетки, и коньяк,
и даже ананас. Ведь между ними на столе лежал ещё магнитофон: кассетный, - судя по
названию, японский, - «Сони», - очевидное-невероятное. Две клавиши на нём нажаты:
значит, идёт запись. И понятно: мама ведь играет на гитаре и поёт. А песня –
самая моя любимая, и мамина, конечно, тоже – «Журавли». «Здесь под небом чужим я,
как гость нежеланный. Слышу крик журавлей, улетаюших вдаль. Ох, как сердце болит,
и как хочется плакать…»
Песня эта, кстати говоря, ещё и дяди моего любимая, - она, вообще, его коронный
номер: все свои концерты он с неё и начинал. А после исполнения её обычно говорил,
что «эта песня Козина», - и добавлял ещё: «Он отсидел два срока». И все, конечно,
одобрительно кивали головами: дескать, парень наш, - и сразу предлагали выпить
за него, - «За тех, кого нет с нами!..» Ну, и я туда же, по традиции: сказал,
чья это песня, - заодно и объявил о том, что Козин отмотал два срока. Петя
удивлён был, даже очень, - он спросил меня: откуда, мол, такая информация.
А я ему ответил: это не секрет, мол, в моём городе об этом знают все, и песни
Козина поёт весь город. Это ещё больше удивило Петю: а какие, мол, ещё?.. Ну,
хочешь, так спою, - со взрослыми я вёл себя почтительно, конечно, но старался
с ними быть уже на равных. Ну, давай – мне Петя говорит, - и щёлкнул клавишами
на своём магнитофоне. Ничего себе!.. Меня ещё ни разу не записывал никто.
Такая честь. И я запел романс «Пара гнедых», - зажмурившись, как дядя мой –
точь в точь, - старался ведь копировать его манеру исполнения: один в один, -
и, получив аплодисменты после окончания, я произнёс его же фразу: «Вот и Козин
тоже кони бросил». По идее, если как в Анжерке, после этих слов всем полагалось
выпить за помин его души. И папа мой, действительно, наполнил коньяком
стаканчики, но тост он произнёс совсем другой: «Дай, Бог, ему здоровья!..»
Выпил и добавил: «Козин жив, сынок!.. Действительно, в Анжерке все считают,
что он умер. Потому как он пропал: нигде его не видно и не слышно, -
вся страна так думает. А он живёт вон в Магадане и по-прежнему поёт. Недавно
даже был на Бурхале, вот здесь, - в гостях у Пети».
Я разинул рот от удивления, - смотрю на Петю с широко открытыми глазами. Тот,
смеясь, меня похлопал по плечу: «Ворона залетит», - после чего поднялся с места
и куда-то вышел: видимо, пошёл к себе домой. А жил он, кстати говоря,
за стенкой. Вскоре возвращается, - в руках магнитофонная кассета: вставил
в аппарат, нажал на клавишу. И чей-то голос вдруг: «Петруша!.. Так с чего
начнём?» - уже с кассеты. Голос Пети: «Если можно с «Дружбы», Алексеич».
Ничего себе!.. Похоже, Алексеич – это Козин. Снова его голос: «Ну, тогда
подлей ещё немножко…» Пауза, и вновь: «Хороший коньячок. Болгары – молодцы!»
А Петя сделал комментарий: уже здесь, воочию: «Он обожает «Плиску». Да.
Они и впрямь друзья. Фантастика!.. Ведь Козин для меня был всё равно,
что Бог. А Петя пояснил мне: «Это в Магадане. У него в квартире, прошлым
летом». А потом послышалось вступление на пианино: зазвучали клавиши, и
песня полилась: «Когда простым и нежным взором ласкаешь ты меня, мой друг.
Необычайным цветным узором земля и небо вспыхивают вдруг».
Вот, это да!.. А голос то, какой красивый у него! Невероятно просто:
волшебство какое-то. Как страстно он поёт, какие переливы: совершенно
уникально и неподражаемо, - ни с кем его нельзя сравнить. А песня-то
какая, - ой-ёй-ёй!.. Ну, всё! Это любовь с первого взгляда, - или как это
сказать, не знаю даже: с первого аккорда, - вот слова перепишу её и всё:
и буду петь её!.. Ещё бы надо что-нибудь узнать об этой песне, чтобы
объявлять её, как дядя Юра это делает.
Ого!.. А Козин начал сам рассказывать о ней, - вот, так подарок: «В этой
песенке, Петруша, всё моё: и счастье, и несчастье». Как это понять?
Смотрю на Петю, - тот не реагирует. А Козин, отхлебнув ещё немного коньячка,
продолжил: «Песня это не моя. Её мне подарили…» - небольшая пауза, -
он, видимо, задумался, - «… в 34-ом. Мой конферансье Шмульян и пианист –
Володя Сидоров, - на день рождения. Это было во Владивостоке, как мне
помнится. Но песню эту сочинили не они, а Поль Марсель, - в Хабаровске мы
были, и мои ребята как-то с ним договорились. Правда, я тогда не знал об
этом…» Вновь смотрю на Петю: что за Поль Марсель такой, - в Хабаровске
ещё?.. Тот понял всё без лишних слов и паузу нажал: «Ну, это псевдоним
его такой, - вообще, он русский, - Русаков его фамилия, - и он в
Хабаровске работал, в Доме офицеров. Песню эту написал он не для Алексеича,
а для Клавдии Шульженко, - он в неё влюблён был. Но потом его арестовали
по делу об убийстве Кирова, и Шульженко побоялась эту песню исполнять.
А Козин не боялся ни кого и ни чего». Ох, ничего себе!.. В моих глазах
опять вопрос. «Вот, почемучка!..» - Петя усмехнулся, - «Всё прям хочешь
знать!.. Ну, он в стране у нас был самый популярный исполнитель, -
популярней, чем Утёсов или Виноградов, да никто с ним рядом даже близко
не стоял. Его и называли, знаешь как?.. Король!.. И он, действительно,
был королём эстрады!.. А ещё он был у нас в стране перед войной…» -
тут Петя паузу, многозначительную, - «… самым богатым человеком!.. Да!..
На пару с Дунаевским!.. А в войну он даже выкупил вагон, и паровоз
к нему в придачу, - ездил ведь по все фронтам: от Мурманска и до Ростова,
даже в осаждённом Севастополе давал концерты. На передовой бывал не раз,
и под обстрелы попадал, - чуть не погиб однажды. Маршал Баграмян его за
это наградил «Красной Звездой», а этот орден дорогого стоит!.. Ладно!
Дальше будем слушать?..» «Будем, будем!» - папа мой и мама тоже в один
голос, - им, конечно, это было очень интересно. Ну, а мне так и подавно:
я сгорал от нетерпения услышать, что там будет дальше.
Козин продолжал. «Узнал об этом только в 43-ем на Лубянке. Мне тогда
пришить ещё хотели и убийство Кирова, и покушение на Сталина, - ну,
думал: всё, конец мне, - расстреляют. Если бы не Черчилль точно бы
поставили к стене». Тут пауза. «Что смотришь так?.. Не веришь?.. Да!
Сэр Уинстон Черчилль спас меня тогда от вышки!» Голос Пети: «Алексеич!
Да я верю, верю! Просто не могу понять». Вновь Козин: «Да сейчас
поймёшь!.. Давай-ка насыпай!..» Силён, однако, Алексеич. «Значит,
так, Петруша!.. Дело это было в 43-ем, в декабре, под Новый год
примерно. Я сижу в подвале на Лубянке, жду своего часа. Вызывают.
Но не на допрос, а под конвоем повезли куда-то. На расстрел, наверное, -
а что мне оставалось думать?.. Смотрю: аэродром, - военный самолёт, -
меня заводят внутрь: полетели. А куда, никто не говорит. И в самолёте
этом я один, - из пассажиров в смысле, - ничего не понимаю. Долго так
летим, - ну, думаю, на Колыму. Однако приземляемся в Баку, - я Каспий
сверху-то узнал, - там пересадка: сразу же, мгновенно, - и опять
куда-то полетели, - борт опять пустой!.. И прилетаем мы, Петруша …
в Персию». «Понятно. – голос Пети. – В Тегеране конференция. И
Черчилль там справлял свой день рождения. Он ваш поклонник, что ли?»
«Так и Сталин мой поклонник. - голос Козина – И президент Америки,
как оказалось, тоже. Выступал я перед ними. А потом ещё и лично перед
Черчиллем, и лично перед Рузвельтом. Ну, и как ты думаешь, какую
песню мне они заказывали чаще всего?» «Думаю, что «Дружбу» - Петин
голос. «Правильно. - вновь Козин. – Так и получается, что эта песенка
спасла мне жизнь. Так бы мне помазали зелёнкой лоб. И, кстати говоря,
назад летел я, до Баку, английским самолётом, - в наших места не было.
Мне Черчилль лично предложил. А Сталин был не против». «Алексеич!.. -
Петя удивлённо, - Но ведь вы могли домой не возвращаться, и остаться
в этом самолёте. Черчилль вам не отказал бы». Голос Алексеича: «Петруша!
У меня есть Родина. Я бы не смог её предать. А предложения такие
поступали». «Браво, Алексеич, браво!..» - это Петя на кассете. Ну, и
мы туда же все: захлопали в ладоши: «Браво!.. Браво!..», даже «Бис!» -
я крикнул, потому, как очень уже хотел вернуть кассету на начало,
- песня эта показалась мне воистину божественной, и Козин,
соответственно, каким-то божеством, - ну, мал ещё был я и склонен
был ещё обожествлять всё то, чему я поклоняюсь. Вот только после
комментариев к ней, к этой песне самого Вадима Алексеевича Козина, -
под окнами вдруг забибикал кто-то. Петю вызвали, - и всё: «недолго
музыка играла», или же «кина не будет», как в то время было очень
модно говорить. И Петю я не видел больше аж до белых мух.
Но я не унывал. Пошёл в библиотеку и нашёл там сборник с песнями
«Души прекрасные порывы», - да, он так и назывался, этот песенник, -
как хочешь, так и понимай. И я нашёл в нём эту песню, - «Дружба», -
и не просто, а с аккордами. Гармония была удобная такая: с ми-минора,
без единого баре. А я уже чуть-чуть бренчал, - помучился, конечно,
но к приезду Пети, - по зиме уже, по окончанию промывки, - взял
гитару в руки и сыграл ему уже, и спел к всеобщему восторгу всех
старателей артели «Дружба» эту песню, с тем же вот названием.
И вскоре с Петей стали мы дружить: по-настоящему, - прям, не разлей
вода. У Пети не было семьи, и не было детей, а я к нему тянулся, -
много общего у нас с ним было. Он историк, - по образованию, и я
историк, - начинающий; он шахматист и я, - уже почти на равных с ним;
ну, и конечно, оба мы любили музыку: и «Битлз» в том числе, и
«Шокинг Блю», но больше всех Вадима Козина. И я просил его: «Ну,
познакомь меня с Вадимом Алексеичем, бываем же частенько в Магадане, -
Петя, ну, пожалуйста!..» А он мне: «Нет! Нельзя!» «А почему?» «А
потому!» И всё!.. Хоть дом мне показал, где он живёт – на Школьном
переулке, это прямо в центре города: обычное строение в 5 этажей,
«хрущёвкой» чаще называемое, - дом номер 1. И я однажды сам в него
вошёл: этаж 4-ый, а квартира №9, - на двери табличка даже: «Козин
Вадим Алексеевич», - старорежимная такая, необычная, как в «Мастере
и Маргарите» на двери квартиры Берлиоза. Но ведь там была квартира
«нехорошая», а эта вряд ли может быть такой. Однако постучаться в
дверь я так и не решился. Ведь нельзя, - я мальчик был послушный.
Ну, а песню эту – «Дружба», - пел я под гитару очень часто: и всегда
рассказывал о ней, а заодно и о Вадиме Алексеевиче. Многие о нём не
знали, кое-кто наслышан был, - но всем без исключения и песня эта
нравилась, и мой рассказ о ней, а к личности Маэстро так, вообще,
все относились после моих слов о нём, по меньшей мере, с восхищением, -
ну, или даже, может быть, благоговейно.
И вот однажды пел я эту песню своему приятелю Валере и его подружке, -
я уже не помню, как её зовут. А было это ночью по зиме году так в
79-ом, в Томске на Московском тракте. Я учился в университете на юрфаке,
но ещё и успевал работать сторожем на Томском пивзаводе. Модная работа,
надо вам сказать, - престижная, - и не устроешься ещё: держал её немало
лет уже мой факультет, - юрист юристу только и передавал эту работу.
Так же как и Политех держал «конфетку», ну, а ТИАСУР ликёроводочный
завод, - такое было разделение влияния у нас. Валера этот был
преподавателем истории в моём же универе только на истфаке. Жил он по соседству
с пивзаводом на Учебной, и ночами в мои смены приходил ко мне попить пивка. Не
то чтобы и очень уважал я этого Валеру, - парень он был мутный, - ну, вернее
мужичок такой лет тридцати, - с загонами, конечно, человек, но мне с ним было
очень интересно. Потому что я ему давал домашние задания: завтра ты, Валера,
будешь мне рассказывать о катакомбном городе под Томском, а на следующую смену
постарайся вспомнить что-нибудь о городе Грустине. И Валере это было в радость:
пиво он любил, - ещё и на халяву, извините уж за слэнг, - и рыбку тоже, -
красную, колымскую, которую я часто получал из дома в бандерольках и в посылках, -
темой он владел отменно, а преподавал он, кстати говоря, историю Сибири. Всё бы
хорошо: добра мне этого не жалко было, но Валера постепенно стал наглеть и начал
приводить ко мне своих студенток, в основном заочниц, - и не просто так: он
принимал у них зачёты. Да. На пивзаводе прямо, в кабинете сбыта и снабжения, -
я открывал ему, и он там с ними проводил занятия. А перед этим, сами понимаете,
мне надо было как-то развлекать его студенточек, - ведь гостьи, как-никак. А у меня
гитара постоянно на работе, - ночью хорошо ведь песни сочинять, а я тогда активно
занимался этим делом.
Вот. И значит, я пою Валере этому и девушке, которая пришла с ним, - уж не помню,
как её зовут, - откуда-то из Парабели что ли, или из Колпашево, - приличная такая
девушка на первый взгляд, - мне даже стало непонятно, что она здесь делает. Ей
нравится, как я пою, и она смотрит больше на меня, чем на Валеру, - ну, а тому,
конечно, это не по нраву. Спел я эту песню, - «Дружба», - и хотел было начать о ней
рассказ, - ну, как всегда. Как вдруг Валера начал сам рассказывать об этой песне.
И такое он погнал, что я чуть было не упал со стула. «Козин, чтоб вы знали, - это
человек, который не имел привязанности к женщинам. Он всегда любил мужчин. За это
он и пострадал: он дважды был наказан государством по статье за мужеложство».
Ой-ёй-ёй!.. Что он несёт такое, этот препод?.. Это про кого он?.. Про Вадима
Алексеевича, что ли?.. Или про кого?.. А препод этот продолжал: «Он был отвергнут
обществом. Никто даже не знает, что с ним стало». Как это не знает?..
Он совсем уже того?.. Я даже адрес знаю, где он проживает!.. Козин – это наша гордость!..
Он – любимец Магадана! На его концерты не пробиться! И никто у нас о нём такие гадости
не говорит!.. Однако я молчал, буквально онемев от возмущения. Валера этим пользовался.
Обращался он всё больше к девушке, - не помню, как её зовут, - пытаясь, видимо, завоевать
её симпатию к себе, - какой он умный, дескать. «В этой песне гомоэрос Козина представлен
в каждой строчке, - это гимн педерастии». Что?.. Да эта песня не его, - это, во-первых!
Во-вторых, она была посвящена Шульженко, - женщине, а не мужчине!.. Ну, и в третьих, это
просто оскорбление для всех нормальных мужиков: для дяди моего, для Пети, для меня, для
Сталина, для Черчилля, для Рузвельта, для всех, кто любит эту песню!.. Всё, дружочек.
Ты сейчас получишь…
«Витя!.. Там к тебе приехали!.. - Вахтёрша с проходной, - тётя Маруся. – Старшина
милиции!..» Ага. Вохра за мной заехала, - мне надо отлучиться ненадолго, - я ведь с
ними договаривался на полвторого отвезти меня на Ленина в переговорный пункт. Домой
хотел звонить, ведь скоро ехать на каникулы, чтоб заказали мне билеты на обратно.
И мне в голову пришла отличная идея: надо заодно и Пете позвонить на Бурхалу, узнать,
возможно ли такое, чтобы нашего любимого Вадима Алексеевича кто- либо когда-либо мог
обвинить за то, о чём и неприлично даже говорить. «Ребяты!.. Я минут на 20 отлучусь.
Вы здесь не скучайте без меня». А кабинет им не открыл. Я знал уже, что будет дальше.
А на почтамте у меня знакомая телефонистка. Очень быстро набрала, ведь ночь, и Дебин, -
с мамой пообщался несколько минут, - и Бурхалу. «Слышь, Петь?.. Я вот чего звоню. Ну,
тут один … чудак на букву «м» сказал, что Козин наш … неправильной ориентации. Ты понял,
Петь, о чём я». Петин голос в трубке: «Витя! Это нетелефонный разговор». «Ну, ты скажи
хотя бы: правда это или нет?» «Неправда». «Всё! Я понял, Петь! До встречи. Скоро буду
дома на каникулах. Жди в гости».
У-ух!.. Гора с плеч. Всё, Валер! Ты тоже жди … гостинцев.
А на пивзаводе хорошо. Все хулиганы в это время спят, - у них активность только до
полуночи, - а ночью некого ловить. Валера со своей студенткой ждут меня. «Ещё раз
здрасьте!» Открываю кабинет и приглашаю в него девушку, - не помню, как зовут её.
«Валера, погоди пока!» Ох, ничего себе! У девушки глаза на мокром месте. «А-а?.. Не
хочешь с ним?» Та машет головой. «Ну, ладно. Где твоя зачётка?» Выхожу к Валере.
«Как пивко?.. Нормальное?» Ещё бы. «Ну, а рыбка?» Тоже ничего. «Ну, ставь тогда зачёт
своей студентке. Да!.. А ты как думал?.. Ставь, Валер! За всё надо платить. … Ага.
Теперь пойдём со мной. Оденься только. Вот, сюда, сюда. Выходим. … Так, кого ты
гомаком назвал?..»
Валеру больше я не видел у себя на пивзаводе. Почему-то перестал ко мне ходить. Ну,
виделись, конечно, в универе пару раз. Я говорю ему: «Привет, Валера!.. А ты что,
пивко уже не пьёшь?..» А он проходит мимо: и ни здрасьте, и ни до свидания, - зазнался,
видимо. Студентку эту тоже больше я не видел. Утром проводил её тогда до общежития, и
всё: уехала она куда-то … в Стрежевой. Забыл вот только. Как её зовут?..
А с Петей я увиделся уже через недельку. Не на Бурхале, - он сам меня нашёл, Бог знает
где: на Бахапче, в охотничьей избушке. Банька там была ещё, парилочка – убойная, и
прорубь. Хорошо так отдохнули, заодно и всё обговорили. Ну, и вот что я узнал от Пети.
Слухи о неправильной ориентации Вадима Алексеевича Козина – это в чистом виде происки
его врагов. А главный враг его был хитрый и коварный, - абсолютно беспринципный: он
шагал по трупам, добиваясь своей цели. Это был Лаврентий Берия. Вражда с ним началась
у Козина ещё в конце 30-ых. Из-за женщины – Марины Расковой. Той самой легендарной
лётчицы, установившей мировой рекорд по дальности полёта, удостоенной за этот подвиг
Золотой звезды Героя Советского Союза. А ещё она была красавица, - свободная причём,
незамужем, - она была возлюбленной Вадима Алексеевича, об их романе знала вся Москва.
Понятно, что Марина отвечала Козину взаимностью. Однако же, и Берия в неё влюблён был
тоже, а вернее просто он хотел ей овладеть, - как многими и многими красавицами, даже
и замужними, - отказа он не знал ни от одной из женщин, - он был всемогущ в то время, -
все его боялись: время это было страшное. Но вот Марина Берии в любви отказывала. Она
предпочитала ему Козина. А Козин был любимцем Сталина. А Сталин был главнее Берии. Но
это ведь ещё не всё. Чуть позже у Вадима Алексеевича был ещё один роман, - с Ниной
Бадигиной – первой красавицей Москвы, любви которой тоже добивался Берия. И тоже не
добился. Из-за Козина опять же. За его спиной ещё немало женщин пряталось от Берии.
С одной из них Вадиму Алексеевичу даже пришлось заключить фиктивный брак. И это было
уже в 43-ем.
А я спросил тогда у Пети: «Ну, откуда ты об этом знаешь?» Он ответил мне: «Из
автобиографии Вадима Алексеевича Козина. Которую он написал собственноручно. Для
потомков. Чтобы знали правду, а не кривотолки». «Ладно. Дальше, Петь, рассказывай».
А дальше был арест. 2 мая Козин ещё делал праздничный концерт перед работниками
Прокуратуры СССР в присутствии Вышинского, Кобулова и Берии, - и все ему рукоплескали:
Козин даже исполнял на бис два раза свой коронный номер «Ритатухи ходил к Нюхе», -
песенку, которую любил сам Сталин, - вождь частенько даже напевал её, при этом
пританцовывая. А уже 13-го мая Вадиму Алексеевичу был предъявлен ордер на арест,
подписанный ни кем-нибудь, а Виктором Бочковым – Верховным прокурором Советского
Союза. Что этому предшествовало.
С самого начала Великой Отечественной войны Козин непрерывно ездил по фронтам с
концертами, - частенько даже и на линии огня, - он был востребован: его любили в
армии, его ценили и во флоте. А мать его и сёстры находились в Ленинграде, окружённом
немцами со всех сторон. Вадим Алексеевич обратился напрямую к Берии, - он мог себе
позволить это, - и тот пообещал заняться этим делом персонально, то есть организовать
их вывоз по «Дороге жизни» через Ладожское озеро. Однако этого не сделал. А зимой 42-го
года прямо возле своего дома из-за хлебных карточек на всю семью была убита младшая
сестра Вадима Алексеевича, - и мать его – уже почти ослепшая от голода, - и две других
его сестры оказались в очень сложном положении: без хлеба. Козин вновь уже не
обратился, а в ультимативной форме потребовал от Берии помочь ему в этом вопросе,
иначе он отказывался выезжать на фронт с концертами. И тот опять пообещал ему: что
занимаемся, мол, вывезем, - не беспокойся. Только вскоре вывозить уже из Ленинграда
было некого: вся семья Вадима Алексеевича умерла голодной смертью. И тогда в порыве
гнева Козин обвинил в их смерти Берию, назвав его лжецом. И тот, конечно, этого не
смог простить ему.
В апреле 43-го Вадима Алексеевича пригласили для беседы в Кремль. Вызывал его секретарь
Московского горкома партии Александр Щербаков, - фигура очень важная, приближенная к
Сталину. И в кабинете Щербакова оказался вдруг и Берия. Ему, что называется … в глаза,
а он спокойно, как ни в чём и не бывало: «Ви не скашете, Ватим … запил вот, как вас …
Алексеевич. Пачему ви не поёте в своих песнях о таких героях, как товарисч Сталин?..»
А товарищ Козин всё ещё в обиде был на Берию, и он съязвил: «Да голос у меня не тот,
товарищ Берия! Ведь я же тенор. Рад бы спеть, да не могу». А Щербаков его ещё
переспросил, не менее язвительно: «Товарищ Сталин, значит, не герой для ваших песен?»
Козин лишь пожал плечами: извините, мол. И всё. И участь Козина была уже предрешена.
Да был бы человек, статья всегда найдётся. Этим принципом и руководствовались в те
годы органы НКВД. И Козин обвинён был в шпионаже, - якобы работал он на Геббельса.
А это всё: расстрел. Но после Тегерана Сталин смягчил его участь: «Пусть живёт!», -
и Козину оставили лишь обвинения в антисоветской пропаганде, - получил он 8 лет
исправработ на Крайнем Севере, - «и в дальний путь на долгие года!..» Действительно,
спасла его тогда от смерти эта песня, - «Дружба». Но, однако же, и вред был от неё
немалый. Усмотрел в этой песне ушлые энкавэдэшники намёк на однополую любовь: «Мы так
близки, что слов не нужно». Вывод ясен: Козин – педераст. Вот так и доложили Сталину,
вот так и загуляла баечка об этом по этапам вплоть до Магадана. Цель оправдывает
средства. Козин был морально уничтожен, - его честь была растоптана.
Тут я спросил у Пети: «А статью о мужеложстве Козину вменяли или нет?». Мой друг
категоричен был, ответив: «Нет. Всё это слухи, и не более того. Я видел сам, вот этими
глазами справку об освобождении Вадима Алексеевича. Не было там никакого мужеложства».
Ничего себе!.. «Так, а повторный срок, за что он получил?» «А не было второго срока!.. –
Петя вновь категоричен был. – И это тоже только слухи!.. Не было ни срока, ни суда, ни
следствия! Его подставили». «А кто?» «Завистники!.. Его коллеги и друзья, так
называемые. Слава к Козину вернулась, многократно приумноженная. Он снова начал
гастролировать по всей стране: ажиотаж вокруг его концертов был невероятный, - просто
фантастический. А за его пластинками стояла очередь по километру в каждом городе
буквально, - это был его триумф!.. И деньги тоже снова полились рекой. Ему казалось:
всё, свобода, - нет теперь ни Берии, ни Сталина, - гуляй теперь!.. Но был ещё Хрущев.
Ему и донесли, что Козин снова щеголяет с бриллиантовой звездой на фраке, как и до
войны. А тут ещё один грузин, - придурок, - на концерте в Сочи подарил ему соболью
шубу: ты, мол, в Магадане, - холодно тебе: носи!.. Накаркал, блин!.. Никита как узнал
об этом, - тоже полудурок, - так ногами и затопал: «В Магадан его обратно!.. Пусть
оттуда носа не высовывает!..» Всё! В Хабаровске ему и сделали подставу, - в гостинице
«Дальний Восток». К нему в номер поздно вечером стучится юноша какой-то: помогите,
мол, в беду попал, обворовали. Алексеич запустил его, без задней мысли. Ну, и всё.
Чекисты тут как тут: за белы рученьки его и в воронок. И дело возбудили: по статье
121-ой, - это мужеложство, - да, действительно, - такое дело было. Только не было
судимости. Ведь дело прекратили за отсутствием состава преступления. Но с Алексеича
тогда подписку взяли: с Магадана больше ни ногой!.. И так вот он осел у нас, в столице
Колымы. И 30 лет уже живёт, почти безвыездно. А если гастролирует, то лишь по
Дальнему Востоку: по Камчатке, по Курилам, по Якутии, по Сахалину, а туда нельзя!..
И вот заметь: за эти 30 лет никто и никогда его не мог бы заподозрить даже в чём-то
непотребном, - не было такого: ну, ни разу. Вот тебя я, почему тогда не познакомил
с ним, хоть ты просил меня об этом?.. Я боялся Алексеича скомпрометировать. Ты понял?..»
Что здесь было непонятного?.. «А с женщинами как?.. Встречается он с ними?..» Петя без
малейшего сомнения: «А как же?.. Иногда встречается. Не часто, правда, - он ведь
в возрасте уже. С материка к нему одна зазноба приезжает в гости, - видел пару раз её:
приятная такая женщина, значительно моложе его возрастом. Алексеич говорит ей: оставайся,
мол. А та всё обещает: мол, останусь, а сама только наездами».
Вопросов больше не было. «Ах, злые языки! Они страшнее пистолета», - прав был Грибоедов.
P.S.
В 1983-ем году 80-летний Вадим Алексеевич всё-таки решился на женитьбу и сделал предложение
своей любимой женщине Дине Климовой.
Спустя десяток лет ещё страна, - уже Россия, - отмечала 90-летний юбилей Вадима Козина.
И в Магадан тогда слетелось множество гостей со всей страны: Иосиф Кобзон, Валентина
Толкунова, Махмуд Эсамбаев, Бэла Руденко и другие мастера искусств. Юбилейный вечер
проходил в Магаданском музыкально-драматическом театре, где маэстро проработал много лет.
Зал был переполнен, но кресло юбиляра было не занято, - Козин почему-то не пришёл. А дом
его неподалёку: в двух шагах буквально от театра, и Кобзон решил сходить к нему и лично
пригласить маэстро. «Нет, ребятушки!.. Банкуйте сами, без меня. – сказал ему маэстро. –
Видишь, Ёся, я вон, в валенках сижу, - вообще, их не снимаю. А на юбилее надо быть во фраке.
Как я буду выглядеть?.. Смешно, однако». Чувство юмора не покидала юбиляра даже в столь
преклонном возрасте. А он уже не мог ходить. Но рядом с ним была его верная подруга – Дина.
Через год Вадима Алексеевича Козина не стало. В его квартире - №9 и в соседней - №10 был
открыт музей. Первым директором его стала Дина Акимовна Климова.
И в завершение представлю клип. Увы, какого-либо видео Вадима Алексеевича Козина, исполняющего
эту песню – «Дружба» - нет, - по крайней мере, я не смог его найти. А песню эту исполняют очень
многие, - буквально все, кому не лень, - не петь её нельзя: она любима всеми. Но, однако,
лучшим современным исполнителем шедевра этого мне представляется ансамбль «Бархатный сезон».
Частенько его слушаю и не могу наслушаться: блестяще исполняют эту песню Нина Мокшина и
Маша Москаленко. Только жаль, что Нины Мокшиной – красавицы с короткой стрижкой в этом клипе, -
больше с нами нет. Она ушла недавно. Светлая ей память.
Подпоём?..
https://ok.ru/video/245120373237 |
