Тайны сиамского короля

По требованию возбужденного зала Юл Бриннер густым баритоном в пятнадцатый, а может уже и в двадцатый, раз выводит знаменитое: «Окончен путь, устала грудь, и сердцу хочется немного отдохнуть...» Ему вторит мягкий чуткий тенор Алеши Димитриевича... Гитаристы переглядываются, Алеша подбадривающе кивает, и они продолжают, несмотря на усталость.

Это самое горячее время — около четырех часов утра. Здесь, в русском ресторане «Распутин» в Париже, все порядком пьяны, но никто никуда не спешит. Гости за столиками, как всегда, ревут от восторга, подпевают нестройными голосами, потом вскакивают с мест и, наступая друг другу на ноги и натыкаясь на чужие столы, пробираются сквозь плотную дымовую завесу к сцене. Высокий, гибкий, как пантера, Юл Бриннер, сверкая черными монгольскими глазами, с небрежной грацией принимает из рук очередного обалдевшего от вина и восхищения поклонника денежную купюру — всегда находится человек, готовый швырнуть цыганам шальные деньги. Даже не взглянув на царский подарок, продолжая разрывающий душу песенный речитатив, Юл через плечо лихо бросает деньги в оркестр. Алеша, лукаво прищурившись, смотрит на него с одобрением.

К пяти утра Бриннер устал. Он отставил гитару, вытер со лба пот и, прикрыв веки, рухнул на стул. Открыв глаза, увидел то же, что и всегда — его окружали женщины. Их горящие, обожающие, сладострастные взоры пожирали его, ласкали, терзали, требовали, умоляли, призывали.

Сколько раз в его жизни повторялась эта сцена? Сто? Пятьсот? Ведь так или иначе, пусть с большими перерывами, но он пел в этом ресторане уже несколько десятилетий.

Юл знал, что с гитарой он неотразим, понял это еще сопляком-подростком, когда умолил Ивана Димитриевича научить его цыганским песням. Все, кроме завсегдатаев и «своих», считали Бриннера чистокровным цыганом, принадлежащим к многочисленному клану Димитриевичей. Это семейство, во главе которого стоял отец Алеши — Иван, было родом из России. После революции им пришлось уносить ноги от большевиков, долго мыкаться по Европе — только в 1929 году Димитриевичи осели в Париже.

На этот видавший виды ресторанный паркет Юл Бриннер в первый раз вышел 15 июня 1935 года: ему было неполных пятнадцать лет. Тот день он запомнил навсегда, как и совет, данный ему Иваном: «Когда поешь с гитарой в руках, помни — ты должен выглядеть сильным, настоящим мужчиной». Красавица цыганка Маруся, младшая дочь Ивана, стала первой жертвой мужского обаяния юного Бриннера, бросившись к нему после одного из самых проникновенных его исполнений, едва ли не разрывая на груди шнуровку платья; в ее взгляде горела страсть. В благодарность за то, что Бриннер не отверг ее, девушка однажды, взяв его руку и поводив по ней пальчиком, лукаво напророчила: «Ты, Юл, станешь королем. Увидишь — сбудутся мои слова». Кто Бриннер на самом деле, мечтали узнать многие из его поклонников, но Юл не спешил раскрывать тайну своего происхождения: больше всего на свете он обожал мистификации. Перебравшись во время войны из Парижа в Америку и познакомившись там со своей будущей женой, американской актрисой Вирджинией Гилмор, Бриннер представился девушке... монгольским ханом, приехавшим в Штаты, чтобы выучить английский и подыскать себе подходящую невесту. Вирджиния поверила — а почему бы и нет? Внешность у Юла действительно была экзотическая, восточная, да и по-английски он едва говорил... В Нью-Йорке Бриннер снимал — в долг, разумеется, — номер в одном из самых шикарных отелей и встречал Гилмор развалившись на бархатном диване в шелковом узорчатом халате. Вся комната была уставлена самым дорогим французским шампанским, которым «монгольский хан» палил в потолок в ее честь. Потом средства у восточного богача как-то вдруг иссякли, и он перебрался в ее квартиру. Гилмор не знала, что Юл подрабатывает в ресторане «Голубой ангел» — поет романсы.

— Видно, папа не одобрил мой выбор, вот и не присылает денег, — насмешливо прищурившись, говорил Юл в ответ на недоуменные вопросы Вирджинии.

— Но он же меня никогда не видел...— удивленно возражала она.

— О, ты не знаешь Востока! У моего отца глаза и уши повсюду.

Гилмор вообще-то было наплевать, есть у Юла деньги или нет. Он казался ей олимпийским богом, осчастливившим своей любовью ее, простую смертную и начинающую актрису — после картин «Гордость янки» с Гарри Купером и «Высокий, темный и красивый» Гилмор называли «звездой фильмов второго сорта». Ради Бриннера Вирджиния бросила своего любовника — режиссера Фрица Ланга, и руководство студии «XX век-Фокс» недвусмысленно дало ей понять, что, если Гилмор не порвет со своим странным непрезентабельным бойфрендом — не то цыганом, не то монголом, а скорее всего просто проходимцем, то может лишиться работы. А «проходимец» взял да и сделал ей предложение, да еще преподнес воистину царский подарок — старинную бриллиантовую диадему. И разве могла она устоять перед его магнетическим взглядом? Вирджиния поспешно согласилась, по-девчачьи закивав головой... Бриннер, увидев на ее лице преданное, собачье выражение, поднялся с колен явно разочарованный:

— Я думал, что делаю предложение по крайней мере принцессе...

6 сентября 1943 года они поженились, но Юл, во-первых, больше никогда не имел дел со студией «Фокс» и, во-вторых, сразу же потерял интерес к Вирджинии. Впрочем, с ее помощью Бриннер получил свою первую роль на Бродвее в «Песне лютни». На премьеру неожиданно приехал сам Михаил Чехов, которого высоко ценили в Голливуде; мужчины горячо обнялись за кулисами, и вот тут госпожа Гил-мор-Бриннер узнала, что она, оказывается, жена... русского.

...Летом 186 5 года 16-летний юнгаЖюль Бринер (тактогда писалась эта фамилия) усердно драил палубу пиратского судна, грабившего корабли с шелком, шедшие из Китая, и с серебром — из Маньчжурии. Обуреваемый страстью к приключениям, мальчишка убежал из благополучного родительского дома в Швейцарии. Капитан бросил его на произвол судьбы в Иокогаме, и молодой человек устроился на работу в экспортную компанию. Как это часто бывает в романах и редко в жизни, хозяин фирмы, старый англичаИ нин, полюбил Жюля как родного сына и оставил ему вса свое состояние. В конце концов Бринер перебрался во Владивосток и основал там пароходно-транспортную компанию, став крупнейшим предпринимателем Дальнего Востока. Так утверждал Юл. (Позднее его сын Рок опроверг отца, заявив, что Бринеры — обрусевшая швейцарская семья, приехавшая в Россию в XVIII веке и занимавшаяся садовод] ством при царском дворе.)

Дед Юла — тот самый Жюль, или Юлий Иванович, — взял в жены Марию Куркутову, в чьих жилах текла русско-монгольская кровь, так что нельзя сказать, что все его легенды о швейцарско-монгольско-русском происхождении, которыми Бриннер так любил щеголять, целиком высосаны из пальца. Хорошенькая резвая дочка владивостокского врача Маруся Благовидова пленила сердце отца Юла — Бориса. Маруся мечтала петь на большой оперной сцене — в Петербургской консерватории педагоги восхищались ее сопрано. Но вместо этого ее уделом стало неприглядное существование брошеной жены: Борис Юльевич неожиданно влюбился в актрису МХАТа Екатерину Корнакову, сподвижницу и любимую ученицу Михаила Чехова. Борис Бринер отбил ее у мужа, актера Алексея Дикого, и женился на ней. Всю жизнь мать Юла ревновала сына к мачехе, а мальчишка плевать хотел на ее ревность. Юл частенько наведывался «на огонек» к Екатерине Ивановне, бросившей театр и переехавшей во Владивосток; она-то и зажгла в душе мальчишки мечту о сцене. Отец Юла со смутной тревогой ловил взгляд черных глаз сына, обращенный к его жене, — во взгляде ребенка явно горело восхищение мужчины. Благодаря Екатерине Корнаковой Юл навсегда приобрел вкус к зрелым женщинам.

Характером скорее всего Юл пошел в деда-авантюриста: первым словом, которое он пролепетал, было «нет», вторым — «не хочу». Упрямство и своеволие родились раньше него. Если мать запрещала ему что-то — например, не пускала на занятия его любимой гимнастикой, или на каток, или к приятелю — Юл бережно, однако решительно отстранял ее и все равно уходил.

Из Владивостока Бринеры, как многие русские, бежали сначала в Харбин, потом в Париж. Позднее Юл повез уже совсем больную мать в Америку в надежде вылечить ее от лейкемии, к то муже в Штаты переселилась его родная сестра Вера, ставшая впоследствии знаменитой оперной певицей. Оказавшись за океаном, Юл первым делом поспешил в Риджфилд к Михаилу Чехову — там у русского актера была своя драматическая студия, из стен которой вышли многие голливудские дарования — Мэрилин Монро, Грегори Пек, Энтони Куинн... Юл сжимал в кармане драгоценное рекомендательное письмо к Чехову от своей мачехи Екатерины Ивановны — он лелеял честолюбивые мечты стать не менее великим актером.

... — Да чем же ты, Юлочка, оплачивал учебу, квартиру, И лекарства для мамы? — низким бархатным голосом интересовалась несколько лет спустя Марлен Дитрих, восхищенно рассматривая своего любовника; это нежное русское »Юлочка» она выговаривала нараспев, с неподражаемой интонацией, делая ударение на всех трех слогах. Первое время, еще не зная Юла, Марлен была уверена, что такого красавчика наверняка содержала какая-нибудь богатая корова-американка. На такие вопросы, кстати, Юл никогда не отвечал прямо, чаще всего он беспечно бросал, что получил небольшое наследство от дяди.

Какое там наследство! Бриннер просто не хотел, чтобы его жалели или ему сочувствовали — и уж тем более женщины. На самом деле первые годы жизни в Америке оказались очень тяжелыми, даже вспоминать о них было унизительно: хотя Юлу было тогда всего двадцать с небольшим, но английский давался ему с трудом. Чтобы заработать матери на сиделку и им обоим на кусок хлеба, приходилось трудиться швейцаром или официантом, то есть, по сути, лакеем, а с независимым характером Бриннера это было мучительно. На бензоколонках бок о бок с черными парнями тоже бывало несладко и частенько доходило до поножовщины — эти идиоты ревновали к Юлу своих черномазых девок. Бриннер не был большим любителем афро-американок и никогда не распускал руки, но, как ни старался держать себя в руках, его глаза неизменно вспыхивали при виде их аппетитно оттопыривающихся попок.

Всех этих подробностей Марлен Дитрих так никогда и не узнала. Весной 1951 года она вошла в гримерную небольшого бродвейского театра, где в этот вечер шел имевший огромный успех мюзикл «Король и я» с начинающим актером Юлом Бриннером в роли короля Сиама. Марлен увидела шину, сверкавшую золотом и серебром, а в зеркале — молодое мужское лицо какой-то экзотической, неземной красоты, Склонив голову набок, Марлен несколько секунд любовалась восхитительным незнакомцем. Молодой человек, прищурившись, тоже внимательно разглядывал отражение вошедшей женщины. Вдруг он резко повернулся — и стул, на котором сидел актер, полетел в сторону: Юл узнал богиню, на которую еще юнцом заглядывался в парижских кинотеатрах «Голубой ангел», «Шанхайский экспресс», «Белокурая Венера» — он же бегал на эти картины множество раз!

Тут, как назло, раздался звонок, призывающий Бриннера на сцену — начиналось второе действие. «Я сейчас!» — как-то хрипло просипел Юл и, не отрывая взгляда от Марлен, попятился к двери. Пока его партнерша Гертруда Лоуренс исполняла свое знаменитое «Знакомясь с тобой...», в распоряжении Юла-Короля было две-три минуты вне сцены, и он ураганом помчался обратно в гримерную, где Марлен Дитрих все так же стояла, обессиленно прислонившись спиной к оштукатуренной стене — она никак не могла прийти в себя: таково было впечатление, произведенное на нее Юлом. Он рывком прижал ее к себе и принялся исступленно целовать...

Ей было 49, ему — 31, но это не имело ни малейшего значения, тем более что на вид Дитрих нельзя было дать больше 30. Так начался этот сумасшедший, испепеляющий роман. Первое время влюбленные обменивались записочками с помощью Дона — преданного костюмера Юла. Бриннер придумал им обоим секретные клички — себя он именовал Кудрявым, Марлен подписывалась и вовсе забавно — Банда.

Для их интимных свиданий Дитрих сняла маленькую квартирку на Парк-авеню. Войдя сюда в первый раз, Бриннер остолбенел: стены обтянуты золотистым сиамским шелком, по обеим сторонам необъятной кровати тянется вверх к потолку цепь электрических лампочек, словно огни взлетной полосы, ведущей к предполагаемому райскому блаженству. Кухня уставлена банками и бочонками с черной и красной икрой, а шкафчики забиты бутылками самого лучшего шампанского и столь любимыми Юлом коллекционными красными винами. Самым большим наслаждением Бриннера того далекого периода было ворваться в эту странную квартиру прямо в темном гриме Короля, покрывающем все тело. Юл бывал так нетерпелив, что Марлен приходилось по нескольку раз в день перестилать простыни — прежние, все в темной краске, попросту выбрасывались.

«Собственно, благодаря Марлен я чуть-чуть, совсем немножечко понял, что такое настоящая женщина», — говорил Юл Бриннер в конце жизни. Марлен действительно знала толк в изысканной эротике, она умела соблазнять всякий раз по-разному, никогда не уставая и не давая своему воображению иссякнуть. Ветреная девчонка в свободном пуловере, танцовщица в обтягивающем трико или томная великосветская дама в шелках — Марлен изобретала все новые и новые образы. И этот ее знаменитый голос, сводивший его с ума...

Ее виртуозность в смене имиджей была столь неподражаема, что однажды в романтическом месте в горах Сан-Бернардино под благосклонным к любви калифорнийским солнцем их приняли... за влюбленную парочку гомосексуалистов. Метрдотель севшим от возмущения голосом попросил Бриннера и Дитрих немедленно покинуть зал открытого ресторана, где они беспрерывно целовались. В мужских брюках, рубашке и галстуке Марлен, медленно закуривая сигарету, дразнила Юла двусмысленным и оттого еще более соблазнительным сходством с юношей, иллюзии способствовали сумерки и его легкая близорукость. В тот день его страсть достигла апогея, и он впервые вдруг приревновал Дитрих к женщинам — стал выспрашивать подробности, например, ее отношений с Пиаф. Неужели правда, что они?.. Но Марлен лишь отшучивалась.

Между прочим, своим знаменитым имиджем Юл Бриннер обязан именно Марлен Дитрих, убедившей парикмахера Нейла Гивена сбрить Юлу волосы. «В таком виде у мистера Бриннера не будет проблем с репертуаром!» — заявила она. Время подтвердило ее правоту, а Юл с ее легкой руки отныне и до смерти всегда брился наголо. И если Бриннер с волосами в роли сиамского короля был легендой Бродвея 50-х, то в историю кино он вошел бритоголовым.

Главная роль в мюзикле Роджерса и Хаммерстайна досталась никому не известному тогда Бриннеру почти случайно — по протекции знакомой бродвейской певицы Мэри Мартин: ради одного его благосклонного взгляда женщины были готовы оказать Юлу любую протекцию. Продюсеры немедленно отметили его сильный голос, скульптурное тело, грацию танцовщика, а главное — неотразимый мужской магнетизм, так что Бриннеру не составило труда победить в конкурентной борьбе за роль Короля Рекса Харрисона, Джеймса Мейсона и Роберта Монтгомери.

...Слушая рассказы Юла о прошлом, в которых реальность перемешивалась с фантазией, Дитрих почему-то отчаянно ревновала его к Парижу — ей казалось, что именно там кроется некая главная тайна его и без того загадочной биографии. Если для Вирджинии Гилмор Бриннер поначалу был монгольским ханом, то для Дитрих — «цыганом русского происхождения». Он, например, красочно повествовал Марлен, как колесил с Димитриевичами по дорогам Франции в кочевых, насквозь продуваемых ветром кибитках.

Что же, собственно, он хотел от нее скрыть? Разумеется, столь ненавистную ему прозу жизни. То, что «цыган» на самом деле пару лет прилежно учился в Сорбонне, которую потом с облегчением бросил. Что он обожал Шаляпина, оперу, Стравинского и бегал на представления русского балета с Ольгой Спесивцевой, Верой Немчиновой и Татьяной Рябушинской. Что он стал актером не в тот момент, когда появился на сцене перед публикой (как сам утверждал), а после довольно серьезной подготовки в драматической студии Жоржа и Людмилы Питоевых. Странно, правда, что Юл никогда так и не обмолвился Марлен об одной весьма романтической стороне своей парижской биографии — цирке.

...18-летнего неуемного Юла тянуло попробовать себя решительно во всем. Подружившись с цирковыми акробатами, он уговорил их выучить его некоторым тайнам мастерства, тем более что тело Бриннера было на редкость гибким от природы и к тому же отлично тренированным благодаря многолетним занятиям гимнастикой. Однажды прекрасным воскресным утром Юл пригласил свою мать и сестру Веру на утреннее представление. Госпожа Бриннер-старшая издала пронзительный вопль, увидев своего сына под куполом цирка — тот проделывал опаснейшие трюки на летающей трапеции. Легко спрыгнув на арену, широко улыбавшийся Юл подхватил брошенную ему гитару и стал петь веселые куплеты. Зал рукоплескал, а мать юного артиста в это время выносили в глубоком обмороке. Однажды Юл упал с огромной высоты, матери, к счастью, в тот раз в зале не было. Бриннер навсегда запомнил это чудовищное состояние: с белым как мел лицом он лежал на диване в артистической, потом, весь перевязанный, в больнице и, испытывая адскую боль, не мог пошевельнуться. Ему повиновались только язык и улыбка. Смертельно перепуганный, что кто-нибудь посмеет его жалеть, он балагурил направо и налево и умудрился влюбить в себя всех медсестер, которые чуть не дрались за право делать ему уколы и перевязки. Свое недолгое пристрастие к морфию Юл считал слабостью, недостойной настоящего мужчины — может быть, потому, что морфий ему прописал врач в тот самый беспомощный период его жизни. Опытный Жан Кокто с первого взгляда признал в Бриннере морфиниста, на этой почве они познакомились и подружились. Кокто познакомил Юла с Жаном Марэ, позже — с Жан-Луи Барро, Марселем Марсо, Коллег, Дали. .. Юл пропагандировал русское искусство, таскал всю компанию в «Распутин», пел для них цыганские романсы.

Нередко сырыми туманными ночами Бриннер и Кокто пробирались в доки, где покупали опиум у вьетнамских матросов. Юл обожал это зыбкое чувство нереальности и опасности: вот им навстречу идет пошатывающийся на кривых ногах пьяный моряк, вот докер с подружкой, а это уличный бандит, поигрывающий ножом... Конто и Юл шли рядом, чуть касаясь друг друга плечом, мгновенно реагируя на любую опасность, готовые друг за друга в огонь и воду. Чувство мужской дружбы и солидарности отныне стало для Юла ничуть не менее значащим, чем любовь. Оглядевшись по сторонам, мужчины входили в портовый бордель, место отдыха докеров и парней из торгового и речного флота. Под звуки механического пианино, доносившиеся из-за дверей, совершалась молниеносная сделка. Потом Кокто оставался внизу, а Юл поднимался в знакомую убогую комнату. Сюда приходили пахнувшие дешевым мылом и резким одеколоном девицы, которые научили его искусству доставлять наслаждение женщинам, — он оказался способным и благодарным учеником. Но морфий Бриннер все-таки бросил — сам попросил своего дядю Феликса Юльевича положить его в швейцарскую клинику. Выйдя оттуда, больше он к наркотикам не прикасался.

Пророчество цыганки Маруси Димитриевич сбывалось как по-писаному. Весной 1956 года Бриннер, смущенный и не веривший своей удаче, уже стоял на главном голливудском подиуме и словно во сне смотрел, как к нему приближается прекрасная Анна Маньяни в сильно декольтированном платье, чтобы вручить «Оскара» за лучшую чужскую роль в киноверсии «Король и я». Неловко приняв статуэтку, Юл, прищурившись, разглядел в первом ряду бесстрастное лицо Марлен. Слишком бесстрастное — и это сразу насторожило его. «Не самое подходящее время думать о бабах, старик», — с привычной самоиронией Юл попытался было призвать себя к порядку. Но перед глазами почему-то всплыл страдальчески-непримиримый взгляд, который бросила на него Ингрид Бергман, получившая своего «Оскара» за роль Анастасии буквально несколько минут назад. О жене Вирджинии Юл и не думал — она пряталась где-то за кулисами, наверняка присосавшись к очередной бутылке виски. С некоторых пор Гилмор пила, и виной тому скорее всего были его бесконечные похождения.

После официальной части в фойе к Бриннеру выстроилась длинная очередь знакомых и друзей, желающих его поздравить. Подошел ведущий Джерри Льюис, потом Альфред Хичкок, Лиз Тейлор, Стив МакКуин... Кого здесь только не было! Голова шла кругом от бесконечной вереницы обнаженных плеч, рук, изысканных нарядов, сложных причесок, от сверкающих дорогих украшений и тонкого аромата духов.

— В честь короля Юла Бриннера! — провозгласил Майкл Тодц, и пробки от шампанского полетели вверх настоящим фейерверком. В этот ясный мартовский день Юл в самом деле чувствовал себя королем, во всяком случае, несомненным королем женщин — он читал призыв и желание во множестве обращенных к нему женских глаз. Но какой-то гнусавый внутренний голос неуловимо портил ему настроение. Проклятая русская болезнь — рефлексия! Вот где выползают наружу национальные корни.

Разве он не молодец? Разве не добился того, о чем мечтал? 1956 год можно с полным правом назвать годом Юла Бриннера. Звездным годом. Три картины сделали ему фактически мировое имя — «Десять заповедей» Сесиля де Милля, «Анастасия» Анатоля Литвака, ну и, разумеется, «Король и я». Он может собой гордиться. Однако на самом ли деле успех вызван его актерским дарованием? Если быть перед собой до конца честным, то нет. Не надо заблуждаться, он прекрасно понимает, что великодушный восторг публики — в первую очередь дань его экзотической внешности, цыганско-монгольско-еврейской — так ведь? Его — чего греха таить — красивым глазам, магнетическому взгляду, которым он умеет пользоваться лучше любой женщины, его умению воспламеняться и воспламенять. Как однажды заметил его друг Хемингуэй, «в наш век прогрессирующей импотенции Юл Бриннер даст фору кому угодно одним только фактом того, что он мужчина в прямом смысле этого слова».

...С бокалом шампанского к Юлу шла Ингрид Бергман. В лиловом переливающемся платье она была похожа на редкий изысканный цветок. Бергман улыбалась, но на скулах ее пылали пунцовые пятна.

— Эта твоя Дитрих позволила себе оскорбить меня! -прошептала Ингрид, и ее темные, почти сросшиеся брови возмущенно сдвинулись.

...Прослышав о том, что Бриннер якобы разводится с Вирджинией Гилмор, Дитрих примчалась вслед за Юлом в Лондон на съемки «Анастасии» поподробнее разузнать, в чем дело. Марлен была уверена, что если Юл когда-нибудь и разведется, то исключительно из-за великой любви к ней. На самом же деле Бриннера очаровала Ингрид Бергман, его партнерша по фильму. Пользуясь давним знакомством с Софи, женой режиссера картины Анатоля Литвака, Марлен неслышной кошачьей поступью вошла на веранду их дома, где участники съемочной группы отдыхали после трудового дня. В скупо освещенном углу комнаты стоял Юл, только ему свойственным жестом обнимая свою семиструнную гитару; он самозабвенно пел, глядя в темные глаза сидевшей перед ним Бергман и обращаясь только к ней: «...к чему напрасно ревновать? Не лучше ль ласками упиться и голубками ворковать. ..»Бриннер вдруг замолчал и вздрогнул, потому что Дитрих с грохотом опрокинула стул и, всех переполошив, кинулась вон из комнаты. Несколько дней подряд Марлен, отлавливая его после съемок, изводила Бриннера дикими сценами ревности. Грозила отравиться. Рыдала. Но что он мог ей сказать? Он не умел любить двух женщин одновременно.

Поначалу Юл восхищался Бергман как актрисой: то, с каким мастерством она разыграла сцену между своей героиней, великой княжной Анастасией, и ее бабушкой в исполнении Хелен Хейнс, его просто потрясло. Постепенно Бриннер увлекся ею всерьез, все больше распаляясь от сдержанности Ингрид, ее шведской холодноватости и абсолютного неумения кокетничать. Раз на съемки приехал ее муж, этот толстый расплывшийся омар Роберто Росселлини. Юл знал, что чета Росселлини-Бергман находится на грани развода и Ингрид проклинает день, когда ради Роберто осталась в Италии. Росселлини вел себя с женой по-свински, при всех хамил, стыдил, что она бросила троих детей, угрожал, что заберет их у нее. Униженная Ингрид только молча глотала слезы. В ту ночь Юл продемонстрировал чудо цирковой эквилибристики: он буквально выкрал Ингрид из-под носа у храпящего мужа. Бергман, увидев Бриннера, сначала испуганно посмотрела на него, потом глаза ее вспыхнули, и она пошла с Юлом — Софи Литвак дала ему ключи от лишней комнаты... Их роман с Бергман длился до сих пор, и Ингрид не ревновала его разве что к фонарному столбу. Дитрих в свою очередь люто ненавидела шведку, и весь этот клубок взаимоотношений доставлял Юлу немало головной боли.

... — Это наша последняя встреча, Юлочка, я так решила— вдруг услышал Бриннер за спиной вкрадчивый голос Дитрих.

Он извинился перед очередным поздравлявшим и удивленно повернулся к Марлен.

— Я освобождаю тебя и отдаю твоей шведской шлюшке, — обворожительно улыбнувшись, Марлен упорхнула под руку с Майклом Уайлдингом, своим давним любовником. Юл не успел еще переварить ее слова, как вдруг...

— Пока, Юл. Ты был прекрасен, но это конец, — бесшумно возникшая перед ним Ингрид по-приятельски чмокнула его в щеку и повернулась к нему красивой полуобнаженной спиной. Навсегда.

Плохая примета, конечно, что обе любовницы бросили его в такой знаменательный день. Ну да Бог с ними. «А живы будем, будут и другие», — как сказал русский поэт. Пытаясь скрыть огорчение, в тот вечер на банкете Юл был весел, особенно остроумен и вовсю ухлестывал за женщинами... ...— Уберите из картины эту бессмысленную куклу, она меня не возбуждает! Я не хочу ее! Я из-за нее не то что... а даже пальцем не пошевельну! Неужели нельзя найти настоящую Грушеньку?! Пригласите Бергман! Найдите еще кого-нибудь!!! — вопил взбешенный Бриннер в лицо Ричарду Бруксу, режиссеру «Братьев Карамазовых». Брукс имел несчастье пригласить Юла на роль Мити. Все-таки он русский по крови. Вот теперь эту «русскость» все и расхлебывают. Голливуд ждет от Брукса красивой, эффектной картины — да и кому здесь нужны философско-религиозные искания Достоевского? Поэтому на роль Грушеньки утвердили начинающую Марию Шелл — она хорошенькая, милая, с ослепительной белозубой улыбкой. Почему мистер Бриннер ее не хочет? Про него же ходят слухи, что он хочет всех подряд!

Бриннер поставил на роль Мити Карамазова, как в казино Лас-Вегаса он ставил на зеро — все или ничего. В нем еще кипел идеализм. Это должна быть его лучшая роль, он покажет наконец всем, какой он на самом деле актер! С юности Юл много читал и слышал от мачехи о постановке «Карамазовых» во МХАТе и о Леонидове в роли Мити, создавшем трагический образ отчаявшегося и сорвавшегося человека. Бриннер честолюбиво мечтал потягаться с самим Леонидовым. Но стоило ему увидеть на съемочной площадке эту самую Марию-Грушеньку с зализанными волосами и кисленьким личиком, как его энтузиазм гас, он забывал слова роли, матерился по-русски и несколько раз на пару-' тройку дней уходил в запой. Поняв, что актрису не сменят, Юл стал искать способ войти с ней хоть в какой-то эмоциональный контакт. Пел для нее цыганские романсы — она слушала, хлопала глазами и вежливо аплодировала. И тогда Юл решился на крайнее средство. Он не мог разыгрывать с актрисой любовь на экране, если в жизни не испытывал к ней влечения и не реализовывал его. Он становился любовником едва ли не всех своих партнерш. Возможно, это означало, что он просто был плохим актером...

Чтобы заставить себя подступиться к Марии Шелл, Юл начал с того, что долго настраивался в своем номере гостиницы по системе Станиславского. Потом пригласил Марию поужинать. Она сидела напротив — опрятная американка, из тех, для кого секс по субботам полезен для здоровья. Вымучивая из себя комплименты, Юл опрокидывал рюмку за рюмкой. Наконец, уже изрядно пьяный, повел Марию к себе в номер. Она вдруг застенчиво сообщила, что тоже им увлечена! И села, сложив ручки на коленях. И это Грушенька, черт бы все побрал! Раздевая Шелл, он силился вызвать в памяти ножки Марлен и податливое тело Ингрид. И предчувствуя позорную неудачу — первую в его жизни, Юл вдруг вспомнил, что он актер.

— Ой! Ой! — неожиданно застонал он, хватаясь за сердце. — Что-то здесь жмет, то есть давит! О! Прости, дорогая, но у меня, кажется, сердечный приступ.

Разумеется, фильм в конце концов вышел ужасным. Он был по-голливудски роскошен — меха, снега, драгоценности, опереточные цыгане, кутеж в Мокром, но какое отношение все это имело к роману Достоевского? Роль Мити получилась дурацкой, плоской, и Юл дорого дал бы, чтобы эту треклятую пленку выкинули куда-нибудь к чертовой матери. «Мне искренне жаль американцев, обреченных всю жизнь довольствоваться средним искусством», — с горечью сказал он в интервью. Несколько лет спустя, в 1962 году, Юл был точно так же бесконечно разочарован «Тарасом Бульбой», где сыграл Тараса.

...Бриннер словно уперся в глухую стену: от кино ему больше ждать нечего, если даже роли, о которых он столько мечтал, на поверку оказались такими же пустяковыми, как и в бесконечных вестернах. Правда, Юл все равно много снимался, но, в основном, во второстепенных картинах, поэтому со временем он научился не вкладывать в свои роли душу и не бросал экран только потому, что все ждал — а вдруг подвернется что-нибудь стоящее. Удовлетворения от работы не было, зато суммы гонораров росли. И в конце концов роль прожигателя жизни показалась Юлу не такой уж и плохой. Теперь он мог себе позволить купить огромное поместье под Женевой, в стране, где поселились Чарли Чаплин, Ноэл Кауард и Уильям Холден. Юл жил широко и роскошно: уникальная коллекция скульптуры и картин — Пикассо, Модильяни, Утрилло, Дюфи, Дали, не менее уникальная коллекция фарфора, замки в Швейцарии и Нормандии, дом в Нью-Йорке, лимузины, дорогие рестораны, празднества, автомобильные гонки и стремительно увеличивавшееся число преданных прихлебателей, кого он называл «мои друзья».

В марте 1960 года Бриннер украсил свой быт богатой женой Дорис Клайнер. Она была классически красива, правильна и холодна, и Юл выбрал ее потому, что Дорис знала толк в аристократических привычках и как нельзя лучше гармонировала с изысканными интерьерами его нового жилища. Она была похожа скорее на античную статую, чем на живую женщину. Первое время Юла это привлекало, но весьма недолго.

Скоро начались недоразумения и стычки. Он требовал, чтобы Дорис одевалась согласно его изменчивому и прихотливому настроению, она же этого не умела, и он впадал в бешенство.

— Неужели ты не понимаешь, что этот идиотский пеньюар больше подходит кухарке на каникулах?!

— Но он стоит несколько тысяч, и у маркизы де Блюм точно такой же...— робко оправдывалась Дорис.

Глядя на нее, Юл с тоской думал, что, кажется, в смысле любовных свершений Марлен Дитрих оказалась его Эверестом, а когда взят Эверест, другие горы на этой маленькой планете кажутся просто не заслуживающими штурма. Кого он вспоминал с нежностью? Двух-трех женщин, не более. Джуди Гарленд — да, кстати, благодаря ей он получил роль Рудольфе Валентине в «Шейхе». Джуди была хрупкая, очаровательная, ранимая, из-за него она чуть не бросила своего благоверного Винсенте Миннелли. О ее дочери Лайзе у Юла уже менее приятные воспоминания — слишком говорлива. А об неуклюжей корове Мэрилин Монро лучше и вовсе забыть — ему каждый раз казалось, что она задушит его своим бюстом.

Бурный темперамент Юл тратил в основном на кутежи с Фрэнком Синатрой или Стивом МакКуином, роскошные приемы-оргии в честь президента Кеннеди, души не чаявшего в Бриннере. Однажды в Лас-Вегасе Бриннер с Синатрой устроили колоссальное шоу — шутовские похороны куклы, изображающей Криса — героя Бриннера из «Великолепной семерки», этого рыцаря-ковбоя, принесшего Юлу еще большую популярность. После этой картины Бриннер был пожизненно обречен изнемогать в тисках вестерна. «Шаблон, стереотип, гадость», — так примерно относился Бриннер к этому излюбленному американцами жанру. Криса Юл ненавидел, как личного врага. За катафалком куклы шла огромная толпа.

— Пусть он воскреснет, Юл, оживи его! Мы любим его, Юл! — кричали из публики.

Бриннер в костюме священника читал поминальную молитву и грозил толпе кулаком. На поминках по Крису, устроенных на одной из площадей, угощали всех желающих. Бриннер на спор залпом выпивал бутылку русской водки и танцевал на столе гопака.

Времена менялись. Длинноволосые и вертлявые Элвис Пресли, ливерпульская четверка, Джаггер и Боуи вот-вот превратят бритоголового Бриннера в этакого Дон Кихота, в обломок прошлого, его романтический эротизм становился старомоден. Джаггер как-то познакомил Бриннера со своей подругой Бьянкой, потом — с Твигги, с Пенелопой Три, наконец с Амандой Лир, за которой повсюду таскался Дали. И что? Худые, патлатые, в потертых джинсах, с какими-то котомками за плечами. Да разве они способны вызвать в мужчине желание?

...Маленький щуплый Алеша Димитриевич почти бежал по дорожке, посыпанной гравием, к воротам. За ним спешил задыхающийся Юл, уговаривая его остаться.

— Пингвины, дети, эта женщина... Сумасшедший дом! — бормотал про себя Димитриевич. Новое устройство жизни его остепенившегося друга потрясло цыганскую душу Алеши. А главное, при первом взгляде на Бриннера в этом громадном помпезном замке, больше подходившем для жизни целого королевского двора, чем небольшого семейства, Алеша сразу понял: Юл отчаянно несчастлив.

С ним давно творилось что-то невообразимое. В 1971 году 51-легний Бриннер женился в третий раз — на француженке Жаклин де Круассе, обладавшей недюжинным общественным темпераментом. Желая отвлечь Юла от неумеренных возлияний и женщин, она переключила его внимание на ужасы вьетнамской войны и страдания брошенных детей. Кончилось тем, что супруги съездили в Сайгон и удочерили двух крошечных вьетнамских девочек, одну из них назвали Миа — в честь Миа Фэрроу, другую — Мелоди. К детям от предыдущих браков — к сыну Року и дочери Виктории Бриннер был совершенно равнодушен и потому Алеше было дико наблюдать, как его друг «делает козу» приемным дочуркам и подбрасывает их к потолку: Глаза у него при этом оставались мрачными и отрешенными, а вместо улыбки счастливого отца — неприятный оскал.

Ранним утром Бриннер повел Димитриевича в глубину своих владений, где в отдельных домиках жили... белые пингвины. Юл с гордостью демонстрировал Алеше свои сокровища, любовно пересчитывал пингвинов по головам — их оказалось, больше сотни. Было совершенно очевидно, что в их обществе Юл предпочитает проводить большую часть времени. Алеша решил, что друга пора спасать -раньше таким горящим взглядом он смотрел только на женщин. Да он спятил, болен... А эта мегера рядом с ним? Алеша никогда не видел, чтобы Юл позволял женщине собой командовать.

Пытаясь удержать Алешу и буквально вцепившись в полу его пальто, Юл скороговоркой пытался объясниться. Да, он разочаровался во всем — в кино, женщинах, захотелось сделать что-то общественно полезное, вдруг затосковал по банальному теплу, семейному счастью. «С пингвинами?» — ядовито перебил Димитриевич.

Что-то в Юле навсегда надломилось. Его прежние щедрость, участливость, его широта и открытость вдруг словно сжались и перешли в противоположность. Он стал подозрительным, мелочным, взвинченным. Рассорился со своим сыном Роком, упрекая его в том, что тот сделал журналистскую карьеру на его славе, предъявил обвинение бывшим друзьям, они-де таскают из его домов золотые и серябряные вещицы; на одном из голливудских приемов буквально набросился с кулаками на режиссера фильма Роберта Клузе за то, что тот, по мнению Бриннера, изготовил «кретинскую, тошнотворную стряпню». Набравшийся Юл разошелся так, что пришлось вызывать полицию.

Он часто сравнивал себя с Печориным — жизнь обманула его, и, спрашивается, зачем ему были даны эти «необъятные силы»? Единственное место, где Бриннер чувствовал себя самим собой, был обтянутый красным бархатом родной зал «Распутина». Здесь с гитарой в руках он ощущал себя настоящим артистом, свободным, живым, куда более значимым, чем на экране. В 1968 году Юл Бриннер вместе с Алешей Димитриевичем записали уникальную пластинку «Мы цыгане», тираж ее был огромен, и до Юла доходили слухи , что на его родине, в советской России, этой пластинкой заслушивались самые высокопоставленные чиновники.

Когда-то цыганка Маруся нагадала, что он будет королем. И вот ее слова снова сбывались, но какой же в этом был сарказм судьбы! В 1977 году на Бродвее возобновили некогда знаменитый мюзикл «Король и я» и позвали Бриннера. В 57 лет вновь играть короля Сиама, свою вечную роль?!

Часто, стоя на сцене, Юл ловил себя на том, что ищет в зале загадочные глаза Марлен. Увы. За кулисами его теперь встречали только хмурые телохранители и четвертая молодая жена... Промучив предыдущую жену Жаклин де Круассе целых 14 лет, Юл женился на 26-летней танцовщице Кэти Ли только для того, чтобы доказать самому себе, что в нем еще горит мужской огонь.

В день 4000-го представления «Короля...» (всего их было 4633) Юл узнал, что у него неоперабельный рак легких. За месяц до смерти он вдруг прогнал жену-китаянку (его почему-то страшно раздражало, что она не понимает русского языка) и потребовал, чтобы за ним ухаживала его кузина Ирина Бринер, с которой до этого он не общался много лет. Несмотря на адские боли, Юл куражился, острил, аккуратно раз в неделю требовал сбривать с головы остатки волос, одевался исключительно в черное — свой излюбленный цвет даже при том, что не вставал с постели. И говорил с Ириной только по-русски. Незадолго до конца Юл потребовал гитару, долго задумчиво перебирал струны, вздыхал, а потом все же запел, заполняя комнату сильным баритоном: «Окончен путь, устала грудь, и сердцу хочется немного отдохнуть...»

Юл Бриннер умер 10 октября 1985 года, ему было 65 лет.

Когда вскрыли его завещание, родственники и друзья были потрясены: все свое огромное состояние — 20 миллионов долларов — Юл тем не менее оставил последней жене, с которой прожил всего два года. Четверым детям не досталось ни цента. «Загадочная русская душа» — пожали плечами американцы.

Tweet

---

Комментарии

27.03.2007 14:43 Игорь [vligse@list.ru]

Очень познавательно. После "Великолепной семерки" вдруг оказывается, что главный герой с русскими корнями. :)

20.05.2008 11:36 Софи [martyuchenko-sof@mail.ru]

В этой статье всё замечательно, но есть одно "но",почему нет про других детей Юлия Ивановича Бриннера.Я и сама увлекаюсь этим человеком, я готовлю про него проект.На городском конкурсе я уже выйграла, ЗАНЯЛА 1 МЕСТО.а 21 МАЯ УМЕНЯ КРАЕВОЙ КОКУРС!и ТАМ Я БУДУ ТОЖЕ РАССКАЗЫВАТЬ ПРО бРИННЕРА, КАК И НА ГОРОДСКОМ.мНЕ ОЧЕНЬ НРАВИТСЯ И МНЕ ИНТЕРЕСЕН ЭТОТ ЧЕЛОВЕК.

03.11.2009 21:30 glotton [spirit6776@mail.ru]

pobolshe inormatsiyi i ftografiy

Оставьте ваше мнение

Имя
Email
Введите код 1911