«В Ленинграде-городе у Пяти Углов...»

Высоцкий и Ленинград - это сочетание кому-то может показаться неожиданным. Москвич по рождению, он и по духу своему был москвичом, что называется, «до мозга костей». Эту принадлежность московскому укладу, «московскую особую легкость, повадку, манеру» (М. Рощин) отмечали окружавшие поэта люди. И в песнях его много «московского».

Однако и Ленинград занимал в его творческой биографии немалое место. Многие важнейшие вехи ее связаны с городом на Неве. Здесь он в 1961 году сочинил песню «Татуировка», которую считал началом своего творческого пути; здесь у него состоялось свыше пятидесяти публичных выступлений; сюда приезжал на гастроли с Театром на Таганке; здесь, на «Ленфильме», снимался в «Интервенции» Г. Полоки и в «Плохом хорошем человеке» И. Хейфица. В Ленинграде его впервые сняли кинокамерой поющим на сцене: это было на концерте клуба авторской песни «Восток», и кадры эти вошли в картину «Срочно требуется песня». И здесь же, в Ленинграде, он в последний раз пел перед камерой на съемках у телережиссера Владислава Виноградова в апреле 1980 года, за три месяца до смерти... Словно предчувствуя - и наверняка предчувствуя! - скорый конец, в тот раз он, усталый, больной, как бы попрощался с нами и спел три, может быть, самые главные свои песни - «Купола», «Коней привередливых» и «Охоту на волков».

Высоцкий бывал в Ленинграде несчетное количество раз, и история этих посещений наверняка была бы крайне увлекательной. Но наша заметка - не биографическая и не краеведческая. О ленинградских страницах в судьбе поэта наверняка еще расскажут его ленинградские знакомые. Мы же поведем речь о поэтическом образе города на Неве в творчестве Высоцкого.

Собственно ленинградских - не по месту написания, а по тематике - песен у Высоцкого только две. Но каждая из них заслуживает отдельного разговора.

Среди самых первых песен Высоцкого, написанных в 1961 году, была «Ленинградская блокада». Так что Ленинград сразу, с первых шагов поэта, попал в поле его творческого внимания. Возможно, тут повлияло то самое посещение города, когда была написана «Татуировка».

Уже в этой песне впервые прозвучала у двадцатитрехлетнего Высоцкого отчетливо выраженная тема социального неравенства.

Песня строится на противопоставлении тех, кто во время блокады «ели хлеб с икоркою» в эвакуации, а теперь превратились в «граждан смелых» «с повязками»,— тем, кто вынес все тяготы блокады, в том числе и лирическому герою песни:

От стужи даже птицы не летали,
И вору было нечего украсть. 
Родителей моих в ту зиму ангелы прибрали, 
А я боялся - только б не упасть! 
Было здесь до фига голодных и дистрофиков -
Все голодали, даже прокурор, -
А вы в эвакуации читали информации 
И слушали по радио «От Совинформбюро».

Герой ранних песен Высоцкого - человек из «низов». Этот человек обычно противостоит «нормальной» жизни, которая как раз воспринимается со знаком «минус»: «Зачем мне быть душою общества, Когда души в нем вовсе нет!» («Я был душой дурного общества»). Герой «Ленинградской блокады» таков же: он «тогда (то есть в блокаду.— А. К.) не пил и не гулял» - стало быть, сейчас делает и то и другое. Угрожают ему теперь те же самые «граждане с повязками» (своего рода «дурное общество»), морального права на это не имеющие. Так вот, в раннем творчестве поэта песня «Ленинградская блокада» -  единственная, где эта характерная для него коллизия разворачивается на фоне не просто личных обстоятельств, а народной трагедии. Позже, в 1964 году, так будет в песнях «Все ушли на фронт», «Про Серёжу Фомина».

Обращение к ленинградской теме началось для поэта с самой трагической страницы в истории города. Эта песня должна быть осмыслена в контексте литературы той эпохи на «блокадную» тему. Традиционное изображение блокады, как и вообще Отечественной войны, в литературе пятидесятых годов, да и позже, нередко было отмечено печатью «лакировки», порождало литературные штампы. Один такой штамп недавно привел в своих документальных записях «Как мы остались живы» («Нева», 1991, № 1) Дмитрий Сергеевич Лихачев: оказывается, знаменитую «дорогу жизни» ленинградцы на деле называли «дорогой смерти», а замена слова &8212; результат работы пропагандистской машины.

Голос Высоцкого еще добрых тридцать лет назад разрушал стереотипы, превращал блокадную тему из чисто героической в социальную.

Конкретика «Ленинградской блокады» не заслоняет от слушателя и читателя общечеловеческого, нравственного пафоса песни: он заключен в самом выборе поведения человека, в сохранении им чести и порядочности в любых обстоятельствах. Это станет ключевой темой последующего творчества поэта. Точно так же умение видеть за конкретным, бытовым универсальное всегда будет свойственно Высоцкому.

Итак, некоторые очень важные черты поэзии Высоцкого как бы берут начало «в Ленинграде».

К ленинградской теме он вернется в 1967 году, когда напишет «Зарисовку о Ленинграде»:

В Лекинграде-городе у Пяти Углов 
Получил по морде Саня Соколов:
Пел немузыкально, скандалил, -
Ну и, значит, правильно, что дали.
В Ленинграде-городе - тишь да благодать!
Где шпана и воры где? Просто не видать!
Не сравнить с Афинами - прохладно,
Правда - шведы с финнами, - ну ладно!
В Ленинграде-городе - как везде, такси, -
Но не остановите - даже не проси!
Если сильно водку пьешь, по пьянке -
Не захочешь, а дойдёшь к стоянке!

Возможно и тут сказались биографические обстоятельства: в 1967 году начались съемки «Интервенции», и актер то и дело ездил в Ленинград: «...В этот период я жил в поезде „Москва - Ленинград". Потому что так: спектакль отыграешь - в поезд, в Ленинград, там съёмка; вечером в поезд - в Москву, репетиция, спектакль...» Об этих поездках рассказывает в своем дневнике Валерий Золотухин, снимавшийся в картине вместе с Высоцким («Литературное обозрение», 1991, № 3).

Называя эту песню зарисовкой, Высоцкий как бы ставил ее во второй ряд, отказывал в эстетической полноценности. Между тем текст ее отмечен любопытными ассоциациями - топографическими, литературными и даже, если угодно, культурологическими.

Человек, впервые слышащий эту песню, обычно бывает поражен тем, как деформировался в сознании поэта традиционный «высокий» образ города. Будто и нет в Ленинграде Эрмитажа, Русского музея, Исаакия... Будто и не хранит город богатейших культурных традиций. Может быть, сказалась усталость от постоянных мотаний из Москвы в Ленинград и обратно?

Но никто и не ждал от Высоцкого, что он начнет воспевать, например, Третьяковку или Бородинскую панораму. Правда, Большой театр он в одной песне вспомнил, но в полушутливой тональности: «И подарю тебе Большой театр и Малую спортивную арену». Его Москва другая: это «весь Савеловский вокзал», «родной завод „Компрессор**». Или «две шалавы в Москве», и опять вокзал, но уже не один, а целых три, возле которых можно «взять» коньяк и так далее. Это - тот «сор», из которого, по счастливому ахматовскому выражению, «растут стихи, не ведая стыда». Другое дело, что такая Москва у Высоцкого привычна, а такой Ленинград - нет, ибо о Москве он писал много, а о Ленинграде - мало. Но авторский подход тот же.

Автор ироничен. «Негативное» содержание житейских ситуаций он как бы компенсирует «позитивной» реакцией на них. Саня Соколов получил по морде заслуженно, ибо «пел немузыкально, скандалил»; наличие «шведов с финнами» скрашивается примиряющим «ну ладно!»; невозможность поймать такси не так уж и страшна, «если сильно водку пьёшь»...

Интересна топография этой песни. В первом куплете действие происходит у Пяти Углов. Обратим внимание: не на Невском, не на Дворцовой набережной, ибо парадные улицы для такого действа не годятся. В истории города за этим районом тянется репутация мещанского, разночинского Петербурга, города Достоевского и Некрасова. В ту пору этот район изобиловал доходными домами, питейными заведениями, домами терпимости. По окрестным улицам ходил Раскольников с воспаленным сознанием. Здесь разворачивались безрадостные уличные сцены, житейские драмы, рождались и рушились иллюзии, гибли люди... Нужно было хорошо чувствовать город, знать его прошлое, чтобы именно сюда поместить «мордобитие» Сани Соколова.

Дальше следует неожиданный поворот поэтической мысли. Во второй строфе автор говорит: «В Ленинграде-городе - тишь да благодать! Где шпана и воры где? Просто не видать!» Как так? Только что нам показали сцену, явно не отличающуюся «тишью да благодатью». В чём же дело?

Дело в том, что теперь мы переносимся в другой Ленинград.

Вот как описывает Марина Влади посещение города вместе с мужем: «С течением лет гостиница «Европейская» утратила свое спокойствие из-за нашествия финнов. Целыми автобусами они пересекают границу и буквально захватывают город». И дальше говорится о том, как неприглядно выглядели в гостиничном баре «набравшиеся» гости из страны Суоми.

Конечно, в 1967 году Высоцкий, еще не женатый на иностранке, не мог жить в «Европейской». Но от него, внимательно наблюдавшего городскую жизнь, эта особенность не ускользнула. Нам же важно то, что во втором куплете песни автор показывает Ленинград фешенебельный, аристократический, «интуристовский», Ленинград Невского проспекта и улицы Бродского. В самом деле, на тех улицах и набережных, по которым водят иностранцев, шпаны и воров «просто не видать»: они в других местах, у Пяти Углов, например.

По ассоциации с «Интуристом» могло возникнуть и упоминание об Афинах. Но, думается, дело не только в этом.

Петербург в русском культурном сознании всегда соотносился с другими городами, за которыми стоит какая-то мифологическая или историко-культурная традиция: Вавилон, Пальмира, Помпея, Венеция... Высоцкий вольно или невольно включает в этот ряд еще и Афины. Вообще противопоставление холодного Петербурга и теплого, «античного» юга в русской культурной традиции довольно устойчиво. Высоцкий же иронически помещает его в сферу «простого» сознания.

...Внимательный к жизни, к ее деталям и «мелочам», порой незаметным «обычному» взору, Высоцкий тонко чувствовал Ленинград с его прошлым и настоящим, с его контрастами и нюансами городского бытия. Помогали, как всегда, умение схватывать на лету, поэтическая интуиция. Написав о Ленинграде, если судить по объему, совсем мало, Высоцкий, однако, смог сказать о нем много...

...Ровно за два года до смерти, 25 июля 1978 года, поэт напишет (как сообщает комментатор А. Крылов - «на фактическом материале») полушутливое-полусерьезное стихотворение «Осторожно, гризли!», посвященное его большому другу, бывшему ленинградцу, лучше сказать - петербуржцу, а теперь эмигранту, художнику Михаилу Шемякину. Лирический герой спорит с неким французом:

Калигулу ли, Канта ли, Катулла, Пикассо ли?! - кого ещё, не знаю,— Европа предлагает невпопад.

Меня куда бы пьянка ни метнула - Я свой Санкт-Петербург не променяю На вкупе всё, хоть он и - Ленинград.

Эти стихи, конечно, ни в коей мере не могут характеризовать отношение Высоцкого к европейской культуре: он сам был европейски образованным человеком. Но что касается строк о Санкт-Петербурге (а до возвращения городу имени оставалось еще целых тринадцать - или всего тринадцать? - лет), то верится, что они - всерьёз.

Tweet

---

Комментарии

Оставьте ваше мнение

Имя
Email
Введите код 1784