Михаил Шуфутинский: Если сердце реагирует на воспоминания, значит, еще вся жизнь впереди

Михаил Шуфутинский: Если сердце реагирует на воспоминания, значит, еще вся жизнь впереди Мария Егорова Москвичка, № 38(849), 30 сентября — 6 октября 2009 г.

Тайны старой Москвы.
В этой новой Москве Вас становится меньше и меньше.
Словно прячетесь вы, Тайны старой Москвы,
И какие-то очень душевные вещи Нашим детям не скажете вы.
Это строчки из песни Михаила Шуфутинского «Тайны старой Москвы». Понять их по-настоящему, по словам певца, могут только те, кто здесь родился. Сам Михаил Захарович старую Москву помнит очень хорошо, ведь именно в этом городе прошли и его коммунально-хулиганское детство, и бурно-джазовая юность.

Он знал столицу в разные времена, не всегда она была к нему благосклонна и ласкова. Но сегодня он рассказывает о ней так трепетно и интересно, как может, наверное, только истинный москвич. Признаться, после этой прогулки Михаил Шуфутинский открылся для нас с неожиданной стороны.

«Денежные» батончики

— Хотя самые первые впечатления у меня связаны с подмосковной Салтыковкой, где мы жили на дедушкиной даче с папой и мамой, город моего детства — это Москва. Когда мне было года четыре, мы переехали на Калужскую площадь, в дом рядом со станцией метро «Калужская». Это она тогда так называлась. У нас был большой коммунальный двор, и там мы, мальчишки, очень интересно проводили время. Помню, всегда завидовали старшим — у них были всяческие привилегии по сравнению с нами. Поэтому, как только у меня в жизни произошло чудесное событие — папа купил мне футбольный мяч, такой плотный, резиновый, я сразу стал в авторитете не только у ровесников, но и у старших. Таким мячом тогда мог похвастаться не каждый! Жили-то все примерно одинаково, бедно. И вот, представляете, я выходил во двор, и сразу же начинались игры, мы делились на две команды. В общем, мяч становился чем-то объединяющим. А потом у ребят стали появляться велосипеды. Я уже учился в первом классе, и папа подарил мне двухколесник. Сразу двухколесник! Я, конечно, не умел кататься, и первая моя проба увенчалась большой неудачей. Я упал, ударился животом об руль, даже потерял сознание. Папа мне потом, само собой, поднадавал как следует. Ну ничего, со временем научился—даже с горок съезжал.

Еще мне вспоминается кинотеатр «Авангард», куда мы ходили с бабушкой. Так как фильмов тогда показывали мало, я очень хорошо помню их, потому что каждый смотрел по несколько раз. Например, «Судьбу барабанщика» я раз пять, наверное, видел. Ну а «Бродяга» — знаменитый индийский фильм, где играл Радж Капур, — это была просто фантастика, нечто. Кажется, мы знали каждое слово: «Если кто обманет Джагу...». (Смеется.)

— А гастрономические воспоминания из детства сохранились?

— Конечно! Помню, меня отправляли за хлебом. Я покупал батон за 28 копеек, и мне даже позволялось по дороге съесть горбушку. Еще у нас на Калужской площади, около трамвайного круга, на остановке, продавались пирожки по 5 копеек, разные: с мясом, с капустой... Это было очень вкусно. Бывало, купишь пирожок и стакан воды с сиропом за 4 копейки — и целый день хорошее настроение. Хотелось кушать их постоянно, вот только деньги не всегда были...

Впрочем, однажды Мише неожиданно повезло — он нашел «клад», который обеспечил ему целую неделю безбедной жизни. Как-то раз, проводя ревизию в шкафах крошечной семиметровой дедушкиной комнаты, он наткнулся на знакомую жестяную коробочку. Голубая, с золотыми звездами, Дедом Морозом и Снегурочкой — такие дарили всем школьникам на елке в Колонном зале. И сразу же откуда-то появился волшебно-новогодний запах мандаринов и радостная догадка: а может, подарок все еще там? Но нет — на дне коробки лежали какие-то маленькие рулончики, точь-в-точь шоколадные батончики, завернутые в бумагу. Когда Миша с замиранием сердца развернул один из них, внутри оказались... деньги. Как выяснилось потом, дедушка собирал монеты, а затем обменивал их в банке на бумажные купюры. Соблазн был велик, и наш герой, подумав, сунул рулончик в карман. Рассудил вполне здраво: «Там же их много». Свою нечаянную прибыль потратил на вкусненькое: на 8 копеек купил два пирожка и воду с двойным сиропом, 11 — спустил на эскимо. Потом на трамвае доехал до школы и так же вернулся обратно. А деньги еще оставались!

На следующий день, конечно же, потребовался второй рулончик. Шикарная жизнь затягивает. Скоро Шуфутинский стал самым завидным парнем в классе — катал девчонок на трамвае, угощал всех мороженым, в общем, был на высоте. Осознание того, что он проворовался, пришло лишь тогда, когда неиссякаемая коробочка вдруг оказалась пустой. А тут еще, как на зло, пропажа обнаружилась. Нет, ремня не было — была ругань. Страшная, суровая и... справедливая. «Я тебя ругаю не за то, что взял, — кричал дед, — а за то, что взял без разрешения. Неужели бы я тебе не дал, если б ты попросил?» Эта кража стала первой и последней в жизни Михаила Захаровича.

Хотя нет, чуть позже, когда мы отправимся на Шаболовку искать родную школу артиста, он вспомнит о том, как таскал конфеты во время производственной практики на фабрике «Ударница». Ему, как прилежному ученику, частенько доверяли самую приятную миссию — раскладывать шоколадное лакомство по коробкам. Ну как тут устоишь? Тем более что вынос за ворота был строго запрещен, а так — ешь, пока никто не видит. Он и ел! Сегодня Шуфутинский смеется: «Если первая кража ничем мне не грозила, так как была кражей частного лица из семейного бюджета, то здесь запросто могли бы дать статью — за хищение государственной собственности. Так что, считаю, мне здорово повезло...».

Инструктаж по кайфу

Мы на Калужской площади. Сегодня ничего уже не напоминает о старой коммунальной Москве, а ведь когда-то здесь делал «круг почета» трамвай, высился храм иконы Казанской Божией Матери и стояли приземистые домишки, больше похожие на бараки. Наш герой прекрасно помнит это время, его дух, людей, их нравы.

— Это был район коренных москвичей, тех людей, которые здесь родились и с молоком матери впитали все, что здесь происходило. У нас во дворе был представлен весь срез общества послевоенной Москвы. Жили и работяги, и бывшие зэки, и артисты, и профессора. Даже вор был. Помню фронтовика, безногого дядю Серго. Он в штрафбате служил, всегда анекдоты рассказывал, любил пошутить. И вот этот дядя Серго мне все время говорил: «Ты, Мишка, вором быть не можешь». Я спрашивал, почему, а он отвечал: «Красивый слишком, а вор должен быть незаметным». Время-то тогда неспокойное было, шпанистое, наверное, беспокоился за меня...

А жили мы с бабушкой и дедушкой в семиметровой комнате. Это была двухкомнатная квартира барачного типа, где, кроме нас, ютилась еще семья — мама с сыном. У папы тогда уже была другая супруга, мама моя умерла. Жилось нам очень тесно, но зато мы дружили с соседским мальчиком — его звали Борис — и все время устраивали какие-то выходки. Пока бабушка с соседкой ругались — а они это делали почему-то часто, — на нас никто не обращал внимания. Дворовая жизнь протекала бурно, хулиганили по-страшному. Помню, во дворе стоял общий деревянный туалет, обычная будка. Удобств ведь никаких не имелось, если только ведра кто дома держал. Так вот, самое ужасное было, когда ты гуляешь и тебе вдруг понадобилось туда. Все же видят, знают, куда направляешься! Дверь там запиралась на такой деревянный чурбачок, и как только ты закрывался, пацаны сразу начинали кидать камнями в эту дверь, чтобы она открылась. Потом один парень где-то раздобыл духовое ружье, и по двери начали уже палить из ружья. Это было отвратительно. Само собой, если ты внутри, а не снаружи (улыбается).

Ну что, поехали искать мою 584-ю школу? Дай бог ее, конечно, увидеть, потому что я здесь лет 50 уже, наверное, не был и боюсь не вспомнить, где именно она находилась. Тут ведь все так перестроили...

Детство свое я очень хорошо помню, а школьные годы как-то мало в памяти сохранились. Никогда, например, не забуду, как меня принимали в пионеры. Мы читали: «Я, юный пионер Советского Союза...» Это была такая гордость! Я даже на трамвае обратно ехать не хотел, хотя дедушка мне дал 6 копеек. Я шел пешком до дома, чтобы все видели этот потрясающий галстук, а когда вошел в арку нашего двора, все ребята на меня смотрели, как мне казалось, с завистью. Надо сказать, это была единственная патриотическая организация, в ряды которой я вступил. Ни с комсомолом, ни с партией как-то не сложилось...

Несмотря на эйфорию от своего нового статуса, честь красного галстука пионер Шуфутинский порочил исправно. В школьном туалете. С пятого класса начал курить, а иногда даже с дружками позволял себе стаканчик «Агдама» перед уроками. Но однажды случилось непредвиденное. Одноклассник Миша Пти-цын принес с собой в школу таблетки с загадочным названием «Нембутал». Как водится, собрал всех любителей острых ощущений и начал инструктаж. Сначала требовалось съесть одну таблетку, потом запить ее вином, а закрепить результат любимой папироской «Прибой». Кайф, по словам Птицына, на самом деле наверняка никогда ничем подобным не занимавшегося, обещал быть невероятным. Когда дело было сделано, счастливые пионеры в предвкушении чего-то неизведанного дружно отправились на арифметику. Однако кайфа не случилось. Уже на середине урока наш герой почувствовал, что дико хочет спать и ничего не может с собой поделать. Учительница, конечно, заметила неладное, но трактовала странное поведение по-своему — решила, что мальчик болен, и отправила его домой. Семья тогда уже переехала на Ленинский проспект, куда из школы можно было добраться на 4-м троллейбусе. Проснулся Миша только тогда, когда «рогатый» транспорт совершал второй круг, а придя домой, проспал до самого вечера.

Свою маленькую тайну Михаил Захарович так никому и не открыл. Говорит, это было первое и единственное общение с наркотиками. А вот с курением завязать не получилось. «Засекли» парня в школе и, как водится, доложили родным. Бабушка долго причитала, хлеща нерадивого внука веником, но вот пришел отец и сказал: «Пойдем поговорим». В кабинете достал дефицитную «Герцеговину Флор», папиросы, табак которых когда-то курил сам Сталин, предложил сыну и спокойно начал рассуждать о вреде никотина. После этого Михаил стал покуривать легально.

Между шпаной и музыкой

Пока наш герой рассказывает о детстве, мы пытаемся отыскать в шаболовских дворах здание, похожее на старую школу. Но безуспешно: 584-й школы след простыл, никто о ней не слышат, никто не знает. Мистика. Так что отправляемся дальше, на Якиманку, к музыкальной школе имени Глиэра, откуда, по сути, и началось увлекательное путешествие Михаила Шуфутинского в мир музыки.

— Знаете, своим пением я обязан отцу. Я вот сейчас анализирую и понимаю, что моя исполнительская манера -точь-в-точь как у него. Он всегда очень музыкальный был. Когда пришел с фронта, поступил в медицинский институтам создал и возглавил эстрадный оркестр, сам научился играть на разных инструментах. Помню, они, студенты собирались у нас дома, пели, а я слушал. И вот однажды случилось чудо: папа принес домой аккордеон, немецкий, трофейный. Такой черный, лаковый, красивый, с перламутровыми клавишами. У меня аж дух захватывало, когда я его только видел, а если уж прикасался, мне казалось, что дотрагиваюсь до иконы до чего-то божественного. В семье заметили мое трепетное внимание и решили: мальчишке надо заниматься музыкой. Стали приглашать на дом преподавателя аккордеона. Учил он, конечно по-домашнему, но все же благодаря ем я узнал нотную грамоту и стал играть. У меня хороший музыкальный слух и хорошая музыкальная память, так что я быстро схватывал мелодии.

Через год преподаватель сказал «Мальчику надо в музыкальную школу» Но вот беда: аккордеон в то время считался буржуазным инструментом, поэтому пришлось переходить на баян. Меня приняли на народное отделение, и я стал учиться. В принципе, все нравилось: новые предметы, новые ощущения. Бесило лишь то, что нужно было таскать с собой этот бестолковый деревянный ящик в футляре под названием баян. Он же страшно тяжелый, а идти приходилось километра два. Я шел от Калужской площади, делал остановку у французского посольства, отдыхал и бежал дальше, опаздывал. Вот, кстати, и посольство. Вообще, во мне, наверное, погиб архитектор — я так люблю смотреть на дома, а это же совершенно потрясающее здание. Это сейчас я понимаю, что особняк выполнен в типично русском стиле, а в детстве мне почему-то вся Франция представлялась именно такой. Думал: неужели это французы построили? (Улыбается.)

Учился Миша в школе неплохо, хотя и без особого фанатизма относился к народной музыке. Постепенно ненавистный баян отошел на второй план, и его место заняло фортепиано, которое Шу-футинский освоил практически сам. Начиналась эпоха беспробудного, самозабвенного творчества, новой интересной жизни. Впрочем, для того чтобы ее начать, нужно было распрощаться со старой, а это было ой как непросто! Он все еще жил в том самом шпанистом шаболовском дворе, где действовали свои порядки и законы. Образ музыканта как-то не слишком вязался со всем этим. Когда семья переехала в новый дом на Ленинском проспекте, жизнь снова разделилась. По одну сторону оказались секция бокса и вечерние забавы с парнями из новой компании: драки, хулиганские песни под гитару, праздные шатания по улицам. По другую — все та же музыка. Но, по словам артиста, он все же не мог сделать неправильный выбор:

— Я очень любил музыку, это раз. Второе — это амбиции. Когда ты боец, то ты крутой только для своих, нескольких человек, которые тебя знают. К тому же таких, как ты, много. А если ты музыкант и можешь не просто сыграть, но и заработать на этом — не украсть, не отнять у кого-то, а заработать, — это уже серьезно. Ну и третье, наверное, — немножко другое мне дали воспитание, более домашнее. Ведь бабушка моя была очень культурная женщина, много читала, знала театр. Она потихонечку пыталась и мне все это привить. Кое-что у нее даже получилось.

На учебу — на такси

— А вот в общеобразовательной школе к тому времени дела у меня пошли совсем плохо. Восьмой класс я не окончил — меня исключили из школы. Пришлось идти в вечернюю школу, а параллельно поступать в музыкальное училище имени Ипполитова-Иванова на подготовительные курсы. Прошел я, считаю, на дурака, потому что ничего не знал и не умел, кроме как немножко играть на фортепиано. Но так как слух был хороший, меня взяли. Учиться хотелось, конечно, на фортепианном отделении, но для этого нужно было окончить музыкальную школу по классу фортепиано, а я ведь самоучка. В итоге взяли меня на дирижерско-хоровое, о чем я, в общем-то, не жалею. Там я получил хорошую теоретическую базу, а с клавишными инструментами и так сумел подружиться.

Довольно скоро студент Шуфутинский стал для всего училища живым примером того, как надо жить. Работать он начал уже с первого курса. Это было джазовое время, и Михаил играл в эстрадных ресторанных оркестрах. Издержки ночного образа жизни компенсировал тем, что мог позволить себе доехать до Ипполитовки на такси, в то время как все остальные добирались на метро. Впрочем, демонстрировать свою обеспеченность не слишком любил — как-то неудобно было перед полуголодными сокурсниками. Вот угостить девчонок дефицитными Winston или Marlboro, по великому блату продававшимися по рубль пятьдесят за пачку в буфете интуристской гостиницы, это другое дело, это по-мужски. Модные сигареты покупались блоками. К великому неудовольствию бабушки. Но имидж, как известно, — вещь великая!

Шуфутинскому нравилась эта другая, хорошая жизнь. Он всегда очень хотел зарабатывать сам, ведь в коммунальном шаболовском детстве два слова «нет денег» воспринимались как данность, привычная и пугающая. Маленький Миша просыпался и знал, что НЕТ ДЕНЕГ, и, самое обидное, не мог ничего изменить. Во многом именно поэтому работать он начал еще в 15 лет. Несмотря на то, что КЗОТ открывал дорогу в мир труда только 16-летним, для талантливого парня сделали исключение и взяли его в ресторанный оркестр фешенебельной гостиницы «Минск». А потом пошло-поехало: ресторан «Метрополь», знаменитые джаз-кафе «Синяя птица» и «Аэлита»... Особенной удачей в своей музыкальной карьере сам артист считает приглашение поработать в гостинице «Варшава». В тамошнем ресторане собирался тогда весь подпольный «азартный» бомонд столицы: картежники, бильярдисты, игроки. Делались ставки, заключались пари, крутились бешеные деньги. И вся эта специфическая публика, естественно, требовала зрелищ. Нередко музыканты оставались играть даже после полуночи, уже после официального закрытия ресторана. Но игра стоила свеч: платили за такую работу, мягко скажем, неплохо.

К концу учебы в Ипполитовке наш герой стал по-настоящему профессиональным музыкантом. Дальнейший путь на вершину музыкального Олимпа лежал через Гнесинку, но из 16 абитуриентов, претендовавших на место в институтских аудиториях, один должен был уйти. «Ушли» — Шуфутинского. Предложили принять условно на дирижерский факультет, кандидатом. Но этот вариант для амбициозного парня оказался неподходящим. Что еще за кандидат? Или пан или пропал! И он уехал на гастроли по стране, доехал аж до Магадана. Думал ли тогда, что совсем скоро этот суровый город на несколько лет станет его домом и во многом изменит судьбу?

«В тюрьме я там не сидел»

Москва начала 1970-х. По меркам того времени, Михаил Шуфутинский выглядел и жил отнюдь не по-советски. Носил длинные волосы, общался с теми, кто покупал у иностранцев модные рубашки и джинсы, слушал «Битлз» и «вражеские голоса», а главное — играл джаз, находившийся под запретом. Во всех смыслах сомнительный элемент... Столица ждала приезда американского президента Никсона, готовилась, отсеивала все ненужное и всех ненужных. А тут как раз пошел слух о том, что группа студентов замышляет публичное выступление перед заморским гостем. Дескать, хотят выйти, потребовать свободы, права читать Солженицына и слушать джаз. Так как недостатка в «доброжелателях», готовых всегда сообщить куда надо, в Москве никогда не было, Шуфутинского быстренько уличили в дружбе с заговорщиками. Еще больше усугублял положение тот факт, что он совсем не стремился работать по музучилищной специальности. Попахивало тунеядством. В общем, в один не очень прекрасный день музыканта пригласили куда надо и вежливо осведомились относительно трудоустройства. Он объяснил, что пока в поиске, а в ответ услышал услужливое: «Так мы вам поможем!» Вакансия обнаружилась сразу же, да какая! Помощник дирижера в Красноярском муз-театре — не об этом ли талантливый выпускник Ипполитовки мечтал всю жизнь? Кстати, театр почему-то находился в крошечном городке Минусинске. Но разве это так важно, когда речь идет о настоящем творчестве? Конечно, Шуфутинский отказался, но тут же был предупрежден: «Вам лучше принять наше предложение». — «А если я просто уеду из Москвы?» — Ему разрешили.

О магаданском периоде артиста ходит много слухов. Михаил Захарович, который с ними тоже знаком, заранее сообщает: «В тюрьме я там не сидел».

— У меня после гастролей остались знакомые ребята, и они предложили мне приехать со своим оркестром поработать. Мы собрались, купили билеты и улетели в Магадан. Не могу сказать, что жалею о тех годах, ведь неизвестно, что было бы со мной здесь. А там я получил потрясающий, невероятно ценный, полезный и яркий опыт жизни. Я встретил там таких людей, которых помню до сих пор. Сильные, волевые, со сложными судьбами — у них было чему поучиться. Я узнал много жизненных законов, которых здесь, на «материке», никогда бы не узнал. А еще в Магадане мы поженились с моей супругой Маргаритой. Она специально приехала ко мне туда из Москвы.

Он уже 18 лет живет в Москве. А ведь в уже далеком 1981-м, эмигрируя с семьей в Штаты, Шуфутинский и подумать не мог, что когда-нибудь снова вернется в этот город. Вернется навсегда.

— Уезжал я плохо, тяжело, — вспоминает Михаил Захарович. — Нас долго держали на таможне, над нами издевались в ОВИРе. Поэтому я уехал отсюда с легкой душой, так как ехал не туда, а уезжал отсюда. И когда я попал туда, все мои устремления и действия были направлены на то, чтобы начать другую жизнь и жить нормальным, человеческим образом. Мне это удалось, и моим детям было там хорошо, уютно и счастливо. Не могу сказать, что мне не хватало Москвы. Да, позже, через 5—8 лет, становилось иногда немножко грустно, была некоторая ностальгия, но ностальгия не по березкам, а по людям, которые здесь остались. А вот сегодня, приезжая в Америку, я уже через неделю начинаю скучать, не знаю, что мне делать, чем себя занять. Америка стала моей второй родиной, дала мне свободу, сделала тем, кто я есть, но все равно мой дом здесь, в Москве.

— Москва изменилась за то время, что вы жили в Америке?

— Я вернулся в начале лихих 1990-х. Москва, конечно же, была другая, но для меня она осталась все такой же, слегка обшарпанной, ободранной, как будто и не уезжал. Восторга от города не было, было волнение оттого, что встретился со своим отцом, старыми друзьями. Сразу воспоминания нахлынули... Вообще воспоминания — сильная штука. Недавно вот ехал по Бульварному кольцу, увидел знакомые дома и вспомнил, что в одном из них жила девушка, в которую я был страшно влюблен. Мы часами простаивали у ее подъезда, целовались — я тогда уже играл в оркестрах... И вот вы знаете, проезжая там, я вдруг понял, что все это уже ушло, исчезло безвозвратно. Но ощущения-то остались, и сердце реагирует на эти вещи! А если реагирует, значит, еще живу (грустно улыбается). Потом я спросил себя: «Хотел бы ты вновь увидеть всех этих людей из того времени?» И побоялся себе ответить.

Тайны старой Москвы Михаила Шуфутинского постигали Мария ЕГОРОВА и Александр ОРЕШИН

Tweet

---

Комментарии

Оставьте ваше мнение

Имя
Email
Введите код 1538