 |
 |
| |||
| Главная » Архив » Заметки » Александр Розенбаум: Для меня национальная идея России - перестать воровать и пить | |||
|
Александр Розенбаум: Для меня национальная идея России - перестать воровать и питьЭксклюзивное интервью Ольги Пономаревой
Александр Яковлевич Розенбаум: С середины 70-х до начала 80-х участник различных групп: "Аргонавты", "Пульс", "Шестеро молодых", "Поющие гитары". Он записал 24 альбома, выпустил две книги стихов и песен, снялся в двух художественных фильмах и четырёх музыкальных лентах. Несмотря на то, что он один из немногих современных артистов, который не играет в то, что сейчас в нашей стране называют шоу-бизнесом, имея в виду "все на продажу", популярность его не вызывает сомнения, как не вызывает сомнения и то, что к мнению этого артиста прислушиваются. Вот, что говорят о нем его коллеги: Леонид ФИЛАТОВ: "От него исходит ощущение надёжности. Мне знаком такой, правда, редкий, сорт людей, в присутствии которых слабый может чувствовать себя спокойно и уверенно. Взглянешь на такого — и тебе сразу ясно: это прочный человек, он не предаст друга, не обидит ребёнка, не ударит собаку, не станет защищать ложь". Евгений ЕВТУШЕНКО: "Розенбаум — человек не с конвейера. У него имидж свой, а не придуманный и не сделанный". Леонид ЯКУБОВИЧ: "Если представить себе всё, что хотите знать о настоящем мужчине, это и будет Розенбаум". Михаил ЖВАНЕЦКИЙ: "Розенбаум — это тембр, тембр и тембр. Великий социальный тембр, который может поднять людей и с утра сделать день бодрым". Валентин ГАФТ: "Многие песни Розенбаума уже могут называться народными, как песни Окуджавы и Высоцкого. У них своё, неожиданное видение мира, свои слова, свои интонации, но вот, читая его стихи, я узнаю, что его осень — это, оказывается, и моя осень, его Питер — это мой Питер, его Одесса — это и моя Одесса, его двор это и мой двор, его шантрапа — это и моя шантрапа, его "чёрный тюльпан" — это и мой "черный тюльпан". Это всё наше, общее. Это наше время. Это все мы". За всё приходится платить.
Корр.: Вы полковник мед. службы? Розенбаум: Так точно — полковник запаса. Я служил на флоте, стал старшим лейтенантом еще в бытность медицины своей. Я большое количество раз уже на войне, начиная с Афганистана, и все мои звания для меня — это огромная честь и огромная обязанность перед моей страной за признание моих не военных, скажем так, а офицерско-гражданских дел. Я просто не мыслю себя вне военных людей сегодня. Все мои звания, все мои награды — они не липовые, они выслужены, и я считаю, что это огромная честь для меня, — армия, флот так высоко оценивают мои заслуги, достаточно скромные. Корр.: Расскажите о своих наградах, у каждой, наверное, есть своя история? Розенбаум: Конечно, есть афганские медали, флотские, юбилейные медали Советской армии, есть "Триста лет флоту", медаль Кузнецова, "Ветеран Вооруженных сил", есть единственная негосударственная награда, но она мне очень дорога, потому что идея ее совершенно колоссальная "За память", молдавские афганцы сделали ее специально для меня на память, на ней есть надпись "00 первый", я очень благодарен им. Есть Знак воина-интернационалиста — это один из самых важных наших афганских знаков, есть "За участие в боевых действиях". Корр.: Вам приходилось участвовать? Розенбаум: Приходилось, но я об этом никогда не рассказываю. Корр.: Почему? Розенбаум: Чего об этом рассказывать? Ну, приходилось, и стрелять приходилось, и попадал в переделки всякие в Афганистане. Ребята, все, кому надо, — знают об этом. Я не люблю об этом рассказывать. Корр.: Вы выступали в Чечне? Розенбаум: Я на войне с 1987 года. И в Чечне, и в Афганистане, и кое-где еще. Для меня это командировки в горящие территории, я очень не люблю этого смешного названия — "горячая точка", мне это напоминает рыночный прилавок или коммунальные кухни. Это горящие территории, где проходит то, что называется "война", так вот на этих территориях я бываю постоянно, потому что чувствую себя обязанным тем людям, которые там находятся. Они имеют такое же право на общение с артистом, и даже больше, чем здесь, где мир. Корр.: Ваше отношение к чеченской ситуации, избитый вопрос, но... Розенбаум: Он избитый вопрос, но он правильный вопрос — отношение у человека должно быть. Конечно, это война экономическая, началась она как экономическая, как результат передела сфер влияния. А дальше ведь все переходит совершенно в другую плоскость, и результат у нее, как в той поговорке — "паны дерутся, у холопов чубы летят", потом ведь все трансформируется на персоналии. Если я с другом Васей ел кашу в течение года из одного котелка, а потом моему другу Васе отрезали голову или половые органы и бросили их в котел, то я уже конкретно не думаю о бензине и керосине Чечни, а я уже конкретно бьюсь за светлую память своего друга Васи. Это с точки зрения одной стороны, с другой стороны — после того как точечным ударом наших доблестных Вооруженных сил размолотили дом, в котором находились мои 12 чеченских сыновей, старая чеченская мама и 4 чеченских жены, после этого я уже бьюсь не за керосин и бензин, а за светлую память моих убиенных точечным ударом родных и близких. Любая война перетекает в личную плоскость. Украину и Россию можно поссорить в районе Севастополя очень быстро, для этого нужно, чтобы я убил вашу маму, а вы застрелили моего товарища. И потом мы будем мириться многие, многие годы. Поэтому отношение к этой войне у меня разное совершенно, как и к любой другой. Отношение к людям, ее развязавшим, — одно, отношение к людям, ее ведущим, — другое. Я долгое время в Чечню не ездил, потому что я продукт Советского Союза. Для меня моя страна в геоэтнографическом смысле, не в идеологическом, не в политическом, а именно в геоэтнографическом — Советский Союз. Я советский человек — я вырос, родился, прожил большую часть своей жизни в Советском Союзе, и для меня Чечня — это часть моей страны. Я был в Грозном в советские времена, давал очень успешно концерты. Для меня Чечня это не иностранное государство — это часть России. Поэтому последнее время я туда не ездил — я не езжу на гражданские войны. Я могу поехать только примиренцем. Ведь то, что творится — режут пальцы детям и посылают их по почте родителям, входят в Дагестан, не имеющий к ним отношения, — явный бандитизм, а для них это бизнес, для них это такой же бизнес, как кокаин для Колумбии, как героин для Афганистана, как рис для китайцев. Когда люди в Колумбии или в Афганистане занимаются наркотиками, они не понимают, что они приносят вред миру, для них это сельскохозяйственная культура, благодаря которой они жили многие годы, столетия. Для кавказских племен, горных особенно, работорговля и получение выкупа за похищенных людей — это столетний бизнес, об этом еще великие классики русской литературы писали в своих произведениях. Поэтому я глубоко убежден сегодня в том, что эту проблем)— военным путем не решить, но для того чтобы начать решать ее мирным путем, нужно закончить с похищениями людей, с бандитствующим элементом. Вообще горцы всегда особняком стояли: курды в Турции, баски в Испании, чеченцы именно горные. У равнинных чеченцев есть возможность заниматься земледелием, скотоводством, есть возможность зарабатывать деньги — с ними гораздо легче выстроить отношения. С горной Чечней это крайне сложно. Нужны какие-то фор мы взаимодействия с населением гор ной Чечни, чтобы это население имело возможность зарабатывать деньги, чтобы устраивать свою жизнь. Потом)' что пока у них не будет этой возможности, они будут добывать деньги преступным путем. Это очень сложный вопрос, но нужно искать решение, и чем быстрее, тем лучше. Какое у меня может быть отношение к этой войне? Война, начатая из-за передела сфер влияния, когда Москва одной рукой вталкивала оружие, а другой вынимала гробы, война личная, солдатская, война мирных жителей, как месть за погибших своих, — и тех, и других можно понять на уровне личности. Я очень хотел бы, чтобы эта война переходила в заключительную фазу, но еще раз говорю, что тут надо искать решение очень многих проблем. Корр.: Вам не кажется, что нашему обществу не хватает идеалов, патриотизма? Розенбаум: Каждому обществу чего-то не хватает — и мусульманскому, и российскому, и еврейскому. Любое общество может найти свои недочеты и недостатки. Что касается национальной идеи, то не мне об этом рассуждать, я очень не люблю таких высоких вопросов о национальных идеях. Национальная идея России для меня — это прежде всего перестать быть коррумпированной страной. Салтыков-Щедрин говорил: "Что будут делать люди у нас в будущем? Пить и воровать". Это было сказано 100 лет тому назад. Сегодня национальная идея для России — это перестать пить и воровать, а точнее — воровать и пить. Вот для меня это национальная идея — когда позвоночное право перестанет работать в этой стране, когда в этой стране заработают законы, когда законы начнут уважать, при этом исполняя этот закон сами, тогда появятся какие-то перспективы. Корр.: У Вас есть диск "Настоящий солдат", посвятили Вы его... Розенбаум: Солдатам, офицерам, матросам, старшинам, генералам... И они это знают, я с ними очень много лет вместе, в одной упряжке, не идеализируя силовые структуры, как я и не идеализирую ничто на этой земле, потому что нехорошие люди есть везде, в том числе и в армии, и на флоте. Все дело в том, что я изначально воспитан в инстинктивном уважении к защитникам Отечества. Есть понятие такое — защитник отечества, неважно, в какой они форме — американской, французской, русской и т. д. Кажется, Бисмарк говорил, я не отвечаю за точность этой формулировки, но, по-моему, она звучит так: "Если человек не кормит и не уважает свою армию, рано или поздно он начнет кормить и уважать чужую". Все эти интеллигентские разговоры о роспуске силовых структур и тому подобное — это все чушь собачья. До тех пор, пока есть границы, до тех пор, пока есть страны и континенты, пока есть чужие армии — надо иметь свою и сильную. Для меня это аксиома. Все эти разговоры о роспуске органов безопасности — это ересь и глупость Но в силовых структурах должны работать честные и порядочные люди Мы в любом случае всегда будем упираться в экономическую базу и в отсутствие национальной идеи — пить и воровать. Что бы мы ни решали, о чем бы мы ни говорили, мы всегда будем уезжать в экономику, воровство, коррупцию и питье. Как сделать армию офицерство и, соответственно, срочную службу грамотной и достойной! Вот мы говорим: "дедовщина, дедовщина". Скажите, пожалуйста, я всегда спрашиваю у людей, сможет ли армия существовать без деда? Может ЛР флот существовать без годка? Ну назовите мне хоть одного человека служившего, который Вам скажет, что сможет? Назовите мне хоть одну страну, в которой нет старослужащего В армии или на флоте всегда есть человек, который, скажем так, руководит молодежью, всегда это было, есть и будет. Армия стоит на деде и на годке, не на адмирале Куроедове и не н; министре обороны Иванове. Резонный вопрос: что такое старослужащий сегодня, если он бьет молодого в зубы и заставляет его чистить голый зубной щеткой? В 18 лет мы разрешаем ему жениться, в то же время в 18 лет мама приводит его за ручку к старшему лейтенанту Сидорову или к майору Тютькину и говорит: "Воспитывайте моего сына". Я не понимаю, тут не сходится, если у тебя сынок — дерьмо, так это виноваты мама с папой, а не старший лейтенант Тютькин. Корр.: А Вы бы отдали своего сына в армию? Розенбаум: Да, конечно. Но я честно Вам могу сказать, ко мне обращаются люди с просьбой пристроить своего сына, я направляю многих детей моих друзей, знакомых, близких, я пристраиваю, но знаете, куда? В Псковскую военно-воздушную десантную дивизию, в спецподразделение флота армии. Я не пристраиваю детей моих знакомых писарями, хотя писарь — это отличная специальность, она не хуже снайпера, но я не делаю "теплыми" места службы. Если это нормальные пацаны и они хотят отслужить, я их пристраиваю в элитные части — это и почетно, и романтично, там воспитывают мужчин, и дедовщины там такой паскудной, нехорошей гораздо меньше. Я отвлекся от вопроса. Корр.: Кому посвящена пластинка "Настоящий солдат"? Розенбаум: Тем настоящим солдатам, а их много, о которых сегодня почему-то мало пишут и мало говорят. Сегодня почему-то журналисты хотят вытащить чернуху. Да, есть негодяи дедов и годков много, но есть и неизмеримое количество хороших старослужащих солдат, хороших пацанов двадцатилетних сержантов, добрых, отзывчивых, правильно воспитывающих молодых. Кто о них из вас пишет, скажите? Считается, что если дед это значит негодяй, если годок — это значит садист, изувер и варвар. Но это же не так, потому что на 5 садистов, изуверов и варваров есть как минимум 25 хороших ребят, которым и посвящена эта пластинка, и офицерам — непьющим и служащим за Отечество, и генералам, много таких генералов сегодня, хотелось бы, чтобы их было больше, но они есть, и я их знаю. Мой друг, Борис Всеволодович Громов ныне губернатор Московской области, мне совершенно без разницы, кто он сейчас, кем он будет, я ему желаю успехов, хорошего самочувствия по жизни, и если он будет просто офицером, он для меня останется таким же другом, с которым я подружился в Афганистане. Это идеал офицера, идеал человеческой порядочности, воспитанности, интеллекта, если хотите. Так что я призываю этой пластинкой в очередной раз, и журналистов, в частности, понять то, что не одной чернухой Российская армия и флот богаты сегодня. Писать надо об этом! Вот мы говорим о патриотизме, да кто, как не вы, журналисты, ответственны за это? Потому что, то, что вы пишите, я не вас конкретно имею в виду, после этого никакого патриотизма у народа быть не может, потому что патриотизм будет заключаться только в том, что мамы прибегают из Комитета солдатских матерей и вопят: "Отдайте моего сына!" — или офицеры, которые давали присягу рискнуть жизнью, и они должны рисковать каждый день, но они не хотят сегодня этого делать, потому что так воспитаны. Корр.: Не кажется ли Вам, что в последнее время в обществе складывается мнение о том, что быть военным непрестижно? Розенбаум: А престижно быть дешевым музыкантом? Никому не нужным? Престижно быть плохим журналистом? У огромного количества людей в России отношение к военным замечательное. Москва — не Россия, Москва — это отдельная история со своими законами, своей жизнью. В России, а я-то ее объезжаю, носом рою 9 месяцев в году, в России прекрасное отношение к военнослужащим, русский народ всегда относился к служивым людям с большим пиететом и уважением. К плохому офицерству, к плохому солдату всегда будут плохо относиться, если офицер пьяница — его не уважают нигде. А престижность профессии, она определяется не профессией, а тем, что ты в этой профессии делаешь и чего ты в этой профессии добился.
Корр.: Мужская работа — что это для Вас? Розенбаум: Мужская работа — это та, в которой ты приносишь максимальное удовлетворение максимальному количеству людей, получив от этого максимальное удовлетворение сам. Если ты испек хлеб , который едят все за обе щеки по всей стране и нахваливают его, значит, ты сделал замечательно свою мужскую работу. Если ты достиг в своей профессии мастерства, если ты отвечаешь за то, что делаешь, — это и есть мужская работа. Вот немужская работа — это, знаете: лежит на диване какой-нибудь инженер или композитор или физик-атомщик, у него детей малолетних 3 штуки бегает, он наплодил, считая, что он крутой мужчина, и баба у него не одета и не обута, а он лежит и думает: "Меня не оценивают, я гениальный, я написал 80 сонат, меня никто слышать не хочет — негодяи все, меня на фотовыставках никто не признает, я такую методику лечения гепатита выдумал, а никто ее слышать не хочет", вместо того чтобы встать, пойти и погрузить мешок с цементом где-нибудь за какие-нибудь хотя бы деньги, потому что у него жена некормленая и трое детей сопливых. Поэтому мужская работа — любая, где ты приносишь максимальную пользу максимальному количеству людей, получая от этого сам максимальное удовлетворение, если ты это имеешь, если ты можешь это делать, значит, ты мужчина. Корр.: Главные мужские качества? Розенбаум: Профессионализм прежде всего. Если ты профессионален, значит, ты состоявшийся. А если ты состоятелен, значит, ты независтлив, потому что у тебя нет времени завидовать никому. А зависть — самое страшное чувство, потому что зависть порождает все плохое. Если ты трус с детства — я могу тебе простить физическую трусость, не все такие крутые идут на 8 человек драться, человек может бояться высоты и т. д. — это нормально. А зависть может поселиться в 40 лет к тебе в душу, и ты можешь перевернуться с ног на голову. Зависть самое страшное чувство, зависть удел несостоятельных, несостоявшихся людей. Несостоявшийся человек это человек, не умеющий и не желающий достигнуть чего-либо в профессии своей. Я глубоко убежден: для мужчины первое — это профессия, все остальное потом. Женщина может помочь, может не помочь. Но даже самая любящая и любимая никогда не поможет тебе, если ты в своей профессии — ноль. Корр.: А главные женские качества? Розенбаум: Несколько другие, наверное. Я могу сказать так: мне мешает всю жизнь медицинское образование — с одной стороны, а с другой стороны — очень помогает. Некоторые умники прищурятся или передернутся, но от этого суть-то не изменится мы слишком возносим себя в отношении братьев наших меньших, а мы на самом деле — класс млекопитающих, отряд хордовых — мы животные. Поэтому мужчина должен быть самцом, а женщина — самкой, вот и все, по сути своей. Поэтому никто не заставляет женщину быть прикованной у плиты наручниками. Но, прежде всего, женщина, выходя в общество и делая какую-то свою профессиональную работу, в которой она раскрывает себя, вне всякого сомнения, и она должна это делать, но она должна прежде всего понимать, что ее предназначение генетическое — это логово, в котором у нее есть детеныши и ее самец, но если этот самец не будет понимать того, что ему надо защищать свою семью, свой выводок и свою самку и приносить пищу — то грош цена такому самцу. Корр.: Давайте вернемся, почему Вы пишете песни о войне? Розенбаум: Потому что она идет! Даже кроме того, что есть память, — я бы ограничился тем, что я написал про Великую Отечественную, про Гражданскую и, наверное, уже и про Афганистан, хотя это моя война, она у меня в голове, и я уже к ней по-другому отношусь, но обо всем этом мной написано уже очень много. Но сегодня я пишу о войне, потому что она идет, потому что я на ней бываю через день на второй, потому что сегодня мы с вами сейчас здесь разговариваем, а ровно за два с половиной часа лета отсюда погибают ребята. Каждый день практически кто-то в Чечне гибнет! Я же не в землю зарыт еще, как же можно об этом не писать, и в облаках я не летаю. И когда меня спрашивают: "Да почему вы все о войне?" — Ребята, вы нормальные люди? Если я живу со своей страной, хожу по земле своей страны с народом, который здесь живет и является частью меня, а я — частью его, как можно это не ощущать, не видеть, не слышать, не реагировать на это? Если бы этого не было, я бы писал "Вальсы "Бостоны", наверное, в большом количестве, но это же есть! Я очень хочу, чтобы этого не было, но, более того, сегодня это настолько свежо, что даже если это закончится завтра, я еще буду об этом какое-то время писать. Но это будет уже память, а то, что происходит сегодня, — это наша действительность. Как многие люди этого не хотят понять? Мы живем в состоянии войны, мы воюем непрерывно с конца 1979 года, со штурма дворца Амина! Я знаю несколько человек, которые ничего не знают за эти 20 с лишним лет, кроме войны. У них единственная забота — это перемена места дислокации и переезд семьи с войны на войну. Это я не говорю о Киргизии, Таджикистане и многих других местах. На границе Таджикистана — там просто постоянка, люди на войне, мы все время воюем — сегодня у нас пермский ОМОН на войне, завтра — новосибирский, каждый ГУВД, каждый горотдел милиции имеет разнарядку на войну, и это не контртеррористическая операция. Контртеррористическая операция — это мы с вами выехали на пару дней, забомбили пару схронов и провели операцию, а эта война — она идет уже кучу лет, гибнут тысячи людей. Корр.: Как человек, который там бывает, скажите, вам тяжело возвращаться оттуда? Розенбаум: Тяжело. Я вам могу сказать одну вещь — есть такое понятие — чеченский синдром, афганский синдром, вьетнамский синдром, — поверьте, точно такой же синдром был и у воинов Первой мировой войны и любой другой войны. Я вам как доктор объясню, что это такое, как доктор и как психолог, психотерапевт, если хотите. На войне совершенно другие отношения. Вы работаете в том издании, которое давало вам возможность встречаться со многими людьми войны, вы слышали о том, что из 100% бывавших на войне 80% хотят обратно? Корр.: Адреналиновая зависимость? Розенбаум: Нет. Это не адреналиновая зависимость. Такая зависимость у психически не очень нормальных людей. Я человек экстремалки — и на скорой помощи работал, и в больнице, все Амазонки, Аляски, горы — все это мое, но я выражаю свою адреналиновую зависимость в других вещах. Не надо для этого идти на войну, это неприлично — искать себе адреналин, стреляя в женщин и детей. Я после войны не могу на охоту ходить на крупную дичь, могу теперь только водоплавающих бить. У кабана глаза глубокие — свинья и в Африке свинья, я не могу убивать ни лося, ни козу, ни зайца — заяц орет, козы плачут. Это после войны со мной случилось. Люди хотят обратно на войну совершенно по другой причине — там отношения другие. На войне есть тоже дерьмо, но оно видно сразу, гораздо раньше, чем здесь. Там не скрыться, можно скрываться, но это недолгая история — сокрытие своей гадостной сущности. Там весы человеческих отношений совершенно другие, там глаза другие у людей. Страшно, когда ты приходишь на эту войну, — тебя там убивают, размазывают, ты там голодаешь в горах, когда тебе не подвозят пропитание нормальное, то боеприпасов нет, то еще чего-то, ты страдаешь, переживаешь, тебе приходится проливать кровь свою, переживать смерти товарищей. А потом ты возвращаешься, а тебе говорят: "А мы тебя не посылали туда, слышь, ты, убивец, чего ты в очереди тут стал?" А кто его посылал? Кто из них пошел, кроме Сахарова, пожалуй, единственного, кто пошел к кремлевской стене и бросил свой партбилет в протест Афганистану? Кто сегодня это сделал? Кто устроил забастовку, голодовку? А почему на работу не брали афганцев, знаете? Квартиру надо было давать — лучше его бортанут. И куда он хочет? Обратно он хочет — к товарищам, к честным отношениям, к открытой беседе. В "Караване" у меня есть строчка: "Там все ясно — там друг есть и враг, а здесь же души людей тяжело разглядеть сквозь туман". А экстремалку свою сбрасывать на войне — это нездоровые люди, которые едут реализовывать себя в стрельбе по живым мишеням. Профессионалы — это другой вопрос, и то он не хочет воевать, но он едет, потому что это его профессия. А "дикие гуси" — наемники... Опять же мы с вами сейчас упремся в экономику, потому что многие едут просто зарабатывать, негде взять денег. Корр.: Как Вы считаете, какую роль правоохранительные органы играют сегодня? Розенбаум: Большую. Ну а как же? Я жесткий, резкий и убежденный сторонник смертной казни, и по многим причинам. Посмотрите: сегодня огромное количество побегов, люди бегут, потому что они знают, что с ними ничего не сделают. Ну набьют морду, выбьют глаз озверевшие охранники, которым пришлось долго бегать по болотам и ловить этого преступника, но вышка-то ему не грозит! Никто ему лоб зеленкой не намажет. Сегодня из воинских частей мало того, что уходят, но и оружие еще прихватывают. Они валят по семь человек в казармах! Кто-нибудь ответил за это? Никто ни командир части, ни министр обороны. Взорвалась казарма в Томске, вернее, не взорвалась, а обвалилась, это было лет 6-7 назад. Погибло сорок с лишним ребят. Сорок с лишним пацанов-курсантов просто обвалились вместе с прогнившем этажом! Кто за это ответил? Во всех газетах пишут, что Колесникову набили морду в Курске, не имея ни стыда, ни совести, как будто у журналистов видеокамера там была. Такую гадость написать, такую гниль! Вот тут они роют, а расследовать тот обвал в томской казарме — это им неинтересно. Но это надо расследовать, вот где надо добиваться наказания виновных.
Корр.: Есть структуры, которые должны заниматься этим. Розенбаум: Это не ко мне, это к вам. Я-то занимаюсь своим делом. Я вот вам сейчас даю интервью, меня слушают, я рискую, между прочим, потому что говорю те вещи, которые, может, и не надо говорить. Это раньше могли в психушку посадить, а сегодня и убить — поминай как звали. Но надо говорить об этом. Вопрос был? Корр.: Какую роль играют правоохранительные органы? Розенбаум: Правоохранительные органы, говоря обычным языком, играют очень большую роль. Вы же видите — оружия сегодня, как грязи, разбросано, безработных снайперов на крыше — только кликни, только заплати. Конвоиры помогают этим семерым в Краснодаре бежать, конвоир выводит Солоника из Матросской тишины. У нас за 50 тысяч долларов с пожизненного заключения выведут, выроют ему схрон и будут еще охранять, чтобы его не нашли. Вот если Готти в Нью-Йорке сел на пожизненку, он сел и будет сидеть до смерти своей там работает закон. У нас же закон не сработает, даже если бы он был. И потом, мы не швейцарцы, и не бельгийцы, и не французы, и за эти какие-то мифические бабки рушить свои моральные ценности мы не можем без страха перед наказанием — такой мы народ. Ну, мы такой народ, это не значит, что мы плохие. Китайцы, например, мочат воробьев, ну и замечательно — они такие. А дедушка Пешков своего внука Алешу Горького раз в неделю посылал на конюшню и порол. Потому что мы такой народ, нас надо держать в строгости. Чтобы преступник боялся, что его могут не просто посадить, а потом выпустить по какой-нибудь из амнистий, чтобы он точно боялся, что его могут застрелить за то, что он сделает. Я работал на "Скорой помощи", и я брал девочек трех лет, изнасилованных и подожженных газетами, и вот такие люди, которые это делают, они вообще не должны ходить по земле. Вообще с генной инженерией очень трудно, она существует, и именно она не может позволить нам отменить смертную казнь. Американцы не отменяют смертную казнь, потому что они знают, что в их стране есть масса людей с определенной генной инженерией, не говорю сейчас о цвете кожи и национальности, и они правы, потому что как только они это сделают, там будет полный вперед. А мы во имя каких-то мифических бабок, я настаиваю, которых еще нет, еще никто не платит их, мы уже увеличили количество побегов особо опасных преступников в 3-4 раза, соответственно, и количество тяжких преступлений. Поэтому правоохранительные органы очень нужны, и роль их огромна, но, опять же, в них должны служить достойные, некоррумпированные люди. Корр.: Армию называют школой жизни, что для Вас было такой школой? Розенбаум: А жизненная школа — она с рождения. Ты начинаешь смотреть, как живут твои мама с папой, основное воспитание — оно зрительное. Потом школа, учителя, моему поколению повезло на учителей — наши учителя в Ленинграде, в центре города, были интеллигентные красивые люди, любящие детей и свою профессию. Школьники, которые окружали, их родители, мы выросли в коммуналках, во дворах — это целая культура, и это школа жизни. Потом институт, потом служба, и я учусь до сих пор, жизнь моя еще не кончилась, и школа ее бесконечна. Я сейчас стою в кулисах иногда и смотрю, как работают мои коллеги. Учиться никогда не поздно, и учиться надо всю жизнь, для этого не обязательно сидеть за партой. Корр.: В одном из интервью вы сказали, что вышли на сцену благодаря милиции. Розенбаум: Да. Это факт совершенно известный. Вышел я 14 октября 1983 года впервые с сольным концертом в ДК имени Дзержинского, это ДК нашего ГУВД. Директор этого ДК мог позволить себе как директор ведомственного Дворца культуры набирать репертуар без согласования с партийными органами и Ленконцертом. Раиса Григорьевна Симонова меня пригласила, и джинн вылетел из бутылки. Все ведь пленки-то мои знали, но в лицо меня никто не видел, огромное количество людей думало, что я эмигрант, в 1913 году умерший в Канаде, грубо говоря. А я три года в Ленконцерте работаю, и три года прошу руководство Ленконцерта принять мою сольную программу — никто не принимал. Поэтому — косвенно — благодаря нашей родной советской милиции. Ольга Пономарева Комментарии
Оставьте ваше мнение |
         
|
|||
|
Ошибка в тексте? Выделите ее мышкой. И нажмите Ctrl+Enter Использование материалов сайта запрещено. © 2004-2015 Музей Шансона |
