Вернувшийся из ада
Говорят, с того света не возвращаются. Но Варлам Шаламов вернулся. Вернулся именно "с того света" — двадцать лет он провел в ледяных лагерях Воркуты, где люди гибли сотнями тысяч в течение нескольких месяцев. Но он выжил. Выжил, чтобы рассказать людям правду. Шаламова читать страшно, но его надо читать. Кто его прочитает, тот уже никогда не будет бегать по улицам с красными флагами и называть Сталина "великим". Об этом снова вспоминают сегодня -18 июня исполняется 1ОО лет со дня рождения этого большого писателя, а по телевидению на днях был показан телесериал "Завещание Ленина", снятый по мотивам его дневников и рассказов.
Варлам Шаламов родился в тихом русском городе Вологда, в семье священника. Окончив школу, переехал в Москву уже в советские времена. Три года проучился на факультете советского права в МГУ, где и узнал, каково было это "право" при Сталине: в 1929 году его арестовали. Но не зазря, как он сам признавался, а "за дело": он участвовал в работе подпольной университетской типографии, вышел на демонстрацию оппозиции под лозунгом "Долой Сталина!" и даже пытался распространять знаменитое "Завещание Ленина", в котором тот требовал заменить Сталина на посту генсека.
20 ЛЕТ ЛАГЕРЕЙ
Первый раз ему дали три года. "Мне надлежало испытать свои истинные душевные качества", -с таким настроением он, еще юношей, отправился за колючую проволоку. Вернувшись в Москву, Шаламов стал печататься, успел опубликовать несколько рассказов, но в 1937 году его снова арестовали "за контрреволюционную троцкистскую деятельность". На этот раз он получил уже пять лет и оказался в страшных колымских лагерях. В 1943 году он получил еще десять лет -только за то, что назвал Бунина "великим русским классиком". По тем временам это расценили как антисоветскую агитацию. Шаламов работал в забоях золотого прииска Магадана, глотал угольную пыль в шахте, валил лес, пытался бежать и очутился на страшном штрафном прииске в Джелгале.
Жизнь Шаламову, который отсидел в лагерях в общей сложности двадцать лет, спас врач А. Пантюхов, который направил его на фельдшерские курсы при больнице для заключенных. По окончании этих курсов Шаламов работал в хирургическом отделении этой больницы и фельдшером в поселке лесорубов.
В отличие от Солженицына, который в "Архипелаге ГУЛАГ" воскликнул: "Благославляю тебя, тюрьма!", Шаламов считал, что "лагерь — отрицательная школа с первого до последнего дня для кого угодно".
ЧТОБЫ ЛЮДИ ЗНАЛИ...
Вышел из лагеря Шаламов в 1951 году, а реабилитировали его только в'1956-м. Его семья распалась, взрослая дочь не знала отца. Здоровье было подорвано, а в Москве поначалу жить запретили. Но Шаламов не впал в отчаяние, он стал писать. Он начал работать над рассказами, которые составили потом сборник "Колымские рассказы". Это страшный документ колымской лагерной жизни. "Каждый мой рассказ — пощечина сталинизму", — говорил Шаламов.
"Я пишу не для того, чтобы это не повторилось. Так не бывает, -признавался он в воспоминаниях. — Я пишу для того, чтобы люди знали, что пишут такие рассказы, и сами решились на какой-либо достойный поступок".
О лагерной жизни Колымы рассказывает и сборник его стихов "Колымские тетради".
Вбивают в камни аммонал,
Могилу рыть пора,
И содрогается запал
Бикфордова шнура.
И без одежды, без белья,
Костлявый и нагой,
Ложусь в могилу эту я -
Поскольку нет другой.
Не горсть земли,
а град камней
Летит в мое лицо.
Больных, ночей,
тревожных, дней
Разорвано кольцо.
Под Новый год я выбрал дом,
Чтобы умереть без слез.
И дверь, окованную льдом,
Приотворил мороз.
Он не собирался создавать новую "энциклопедию ГУЛАГа", как Солженицын, анализировать или пытаться объяснить все то, что произошло.
"Мои рассказы — это, в сущности, советы человеку, как держать себя в толпе", — утверждал Шаламов и признавался, что писал о людях, "которых лагерь не сумел растоптать". Старался исследовать, что же не дает человеку утратить Божьей искры, уподобиться бесам.
ТАКОГО БЫТЬ НЕ МОГЛО
В рассказах Шаламова описываются такие невероятные ужасы, которых, казалось, не могло быть на земле. Причем творились они в той стране и в те времена, когда повсюду весело маршировали и распевали бодрые песни: "Как хорошо в стране советской жить!"
"Человек, — анализирует свой лагерный опыт Шаламов, — оказался гораздо хуже, чем о нем думали русские гуманисты девятнадцатого и двадцатого веков. Да и не только русские..."
Сын священника, Шаламов сам не верил в Бога. Не стал он верующим и пройдя все круги лагерного ада. Наверное, именно поэтому и не стал. Но с огромным уважением относился к "религиозникам". По его наблюдениям, впрочем, как и Солженицына, именно они вели себя за решеткой наиболее стойко.
Точно так же он относился и к Достоевскому. "Может, — писал Шаламов, — Достоевский сдержал мировую революцию своими "Преступлением и наказанием", "Бесами", "Братьями Карамазовыми"..."
Шаламов ненавидел современную ему беллетристику — произведения Погодина, Шейнина, где романтизировалась уголовщина. Что бы он сказал о некоторых современных нам авторах, которые в своих книгах и фильмах не только превращают бандитов в героев, но и широко используют блатные, да и просто нецензурные слова!? О том, что блатные выражения уже вошли в России в повседневную речь и даже звучат с телеэкрана и в речах известных политиков, появляются на страницах газет?
НЕНАВИСТЬ К БЛАТАРЯМ
Шаламов описывал лагеря и преступный мир, однако в его прозе и стихах нет блатных слов, которыми так засорена современная литературы. Автор делал это умышленно — он ненавидел преступный мир. Он считал, что уголовников нельзя исправить, их надо уничтожать.
"Вор-блатарь, — писал Шаламов, — стоит вне человеческой морали. Убить кого-нибудь, распороть ему брюхо, выпустить кишки и этими кишками удавить свою жертву — вот это по-воровски... Бригадиров в лагерях убивали немало, но перепилить шею живого человека поперечной двуручной пилой -на такую мрачную изобретательность мог быть способен только блатарский, нечеловеческий мозг".
На своем трагическом опыте Шаламов убедился, что в пучине страданий происходит не очищение, а растление человеческих душ, чему способствует потом даже на свободе зловонная жижа воровских нравов и блатного жаргона. И против этого растления он восставал.
МЫТАРСТВА НА СВОБОДЕ
Мытарства Шаламова продолжались и на свободе. После короткой хрущевской "оттепели", которая позволила появиться в "Новом мире" "Одному дню Ивана Денисовича" Солженицына, в СССР снова наступила реакция. Рассказы Шаламова о лагерной жизни печатать не хотели. Впервые они были опубликованы за границей, хотя сам автор согласия на это не давал. Однако после этих публикаций к Шаламову пришла мировая известность.
Но в СССР это мало отразилось на его судьбе. Шаламова не издавали, денег не было, жить было не на что. Как и Булгаков, он так и не увидел опубликованным в России главное произведение своей жизни — "Колымские рассказы". Здоровье было разрушено. За три года до смерти Шаламов полностью потерял зрение и слух. Умер он в грязном и убогом подмосковном интернате для психохроников № 32.
...Когда Шаламова везли на кладбище, на стекле похоронного автобуса был прикреплен портрет Сталина. Шофер спросил, кого хоронят. Услышав, что писателя, сидевшего в лагере, сказал: "Извините, я ж не знал", -и убрал портрет.