«Давай закурим»

Какие бы строжайшие антитабачные законы не принимали в нашей стране, до тех пор, пока сохраняются живые, а не мифологические воспоминания о Великой Отечественной войне, песня Модеста Табачникова на стихи Ильи Френкеля «Давай закурим» останется как пароль, по которому узнают своих. Как «Тёмная ночь» Никиты Богословского и Владимира Агатова. Как «Случайный вальс» Марка Фрадкина и Евгения Долматовского. Как «Синий платочек» Ежи Петербургского, на музыку которого писали разные поэты. Список можно продолжить, но он, поверьте, будет невелик. В нём на особинку— «Священная война» Александра Александрова и Василия Лебедева-Кумача.

Солдаты на войне пели разные песни, как правило, совсем не те, которые показывают в кино. «Давай закурим» с 8 ноября 1941 года, когда её впервые исполнил Ансамбль песни и пляски 2-й Гвардейской армии, стала не только непременной строчкой в эстрадном репертуаре, но частью повседневного быта в трагическую пору великого народного испытания, в котором было нужно выжить и победить.

В свои 28 лет, а Модест Табачников родился 13 августа 1913 года, он был уже очень популярным композитором и музыкантом. С 16 лет играл, владея самыми разными инструментами, в Одесском клубе ВЧК-ОГПУ, учился в Одесском музыкально-театральном институте имени Людвига ван Бетховена, работал концертмейстером Одесской филармонии, перед войной заведовал музыкальной частью Одесской киностудии и одновременно был музыкальным руководителем театра «Мотор»—даже для талантливого молодого человека из города, где каждый третий был скрипачом, а каждый второй— пианистом, это немало. Но свою предвоенную всесоюзную славу он обрёл, пожалуй, благодаря двум с половиной песням, которые любили исполнять музыканты не только на концертных площадках, но и во всех ресторанах страны, что означало не только безбедное существование, но и настоящую народную любовь. Первая из них —танго «Мама», получившее известность в исполнении Клавдии Шульженко, полторы другие—это «Ах, Одесса, жемчужина у моря», к которой он сам написал слова под псевдонимом М. Любин, и «Дядя Ваня», где его поэтом-соавтором выступил Г. Гридов. Эти песни написаны на одну и ту же музыку,—имя дяди Вани примиряло партийную редактуру с музыкальными интонациями еврейского местечка. (Некоторые авторы утверждают, что здесь пришёл на помощь А. П. Чехов с его одноимённой пьесой, но это совсем не так: в ту пору к нему относились с большим подозрением, чем к идишскому фольклору.)

«Ах, Одесса» и поныне кажется многим музыкальным туристам образцом ресторанной пошлости, но на неё по- прежнему откликаются ноги во время любых застолий,— и не только у одесситов всех времен и народов. Творческий роман Модеста Табачников а с Одессой—тема, заслуживающая особого исследования. Он пытается постичь душу своего великого города, многоязыкого и единого в этом многоголосье, не боящегося смерти, но предпочитающего жизнь, изысканно ироничного и плебейски бесстыдного, одухотворенного самой неистовой жаждой праздничного бытия. Он пытается подарить миру услышанную им музыку своего города. Во время войны в 1942 году он вместе с поэтом Владимиром Дыховичным напишет «Ты одессит, Мишка», а в 1951 —«У Чёрного моря» на стихи Семёна Кирсанова - настоящий песенный шедевр, одну из лучших, а быть может и лучшую, песню об этом городе-легенде. Думаю, что с таким суждением согласился бы и Исаак Дунаевский, воспевший Одессу со всем великолепием своего гениального дара.

Но при всей привязанности к музыкальной стихии своего города композиторский дар Табачникова и его высочайшая профессиональная культура открывали для него мелодии разных этносов и стран: от азербайджанского до чукотского. Сейчас, вспоминая замечательного чукотского певца Кола Бельды, редко называют композитора, который создал один из его первых шлягеров — «Песню оленевода» («А олени лучше»). Композитором был Модест Табачников. Это ставит под сомнение известное высказывание покойного Александра Лебедя о том, что не бывает евреев-оленеводов.

М. Табачников жил и писал в эпоху выдающихся советских композиторов, работавших в популярных жанрах, и, тем не менее, когда Георгий Александрович Товстоногов возглавил ленинградский Большой драматический театр, он пригласил именно Табачникова для работы над одним из своих первых спектаклей на новой для себя сцене. «Когда цветет акация» Н. Винникова имела огромный успех, в том числе и из-за качества музыки. Сотрудничество с БДТ, которое длилось не один год,—это тоже особый поворот в жизни М. Табачникова.

Я не знал ничего из того, что успел изложить в этих заметках, когда осенью 1953 года сидел в недрах большого дубового стола, занимавшего половину нашей комнаты в московской коммуналке, куда дядя Семён, младший брат моей бабушки, привёл своего фронтового товарища. Они принесли какие-то закуски, водку и портвейн, а я забился под стол, чтобы меня не прогнали гулять на улицу. Говорили, конечно, о том, о чём было принято говорить тогда (и всегда): что будет? Ведь меньше чем полгода назад умер Сталин. Но говорили и о том, что было, как жили, как воевали. Говорили шумно и весело. И когда не хватило слов, стали петь. Друг дяди Семёна отстукивал по столу известные всему СССР мелодии Модеста Табачникова. Он знал их наизусть, ведь это он их написал.

Модест Табачников принадлежал к тому поколению композиторов, которым хотелось, говоря словами Флобера, «растрогать звёзды», но не меньше им хотелось растрогать души своих советских слушателей, которым в XX веке досталась нелегкая судьба. Растрогать и подарить надежду.

Комментарии

Оставьте ваше мнение