Людмила Иванова: «В Италии импресарио Анны Герман...»

Актриса Людмила ИВАНОВА: «В Италии импресарио Анны Герман заснул за рулем, и машина, несколько раз перевернувшись, упала в пропасть. Анюта две недели лежала в коме, а потом! долгие месяцы — в гипсе»
30 лет назад, 25 августа 1982 года, ушла из жизни обожаемая в Советском Союзе польская певица

Будущая звезда родилась 14 февраля 1932 года в городе Ургенч на северо-западе Узбекистана. Когда Анне было пять лет, ее отца Евгения Германа, немца из польского города Лодзь, обвинили в шпионаже, арестовали и расстреляли, а мать с детьми выслали в Киргизию. Только благодаря второму браку матери, вышедшей замуж за польского офицера Германа Бернера, настрадавшаяся семья в 1945 году смогла вернуться в Польшу.

Анна с детства мечтала стать певицей — участвовала в художественной самодеятельности, пела в студенческом хоре. Получив грант от итальянского правительства, полгода училась пению в Риме. После Международного фестиваля эстрадной песни в Сопоте, где ей вручили вторую премию, Герман стала известной в Европе и вскоре заключила свой первый профессиональный контракт — в Италии. Там, на гастролях, молодая певица попала в автокатастрофу, после которой врачи собирали ее буквально по частям. Но самым страшным было то, что они запретили Анне петь и рожать. Тем не менее спустя несколько лет она снова вышла на сцену, а вскоре родила сына Збышека, который был самым большим счастьем в ее жизни.

Она пела на многих языках мира, выступала в разных странах Европы и Америки, но больше всего ее любили в Советском Союзе. По сей день на постсоветском пространстве звучат ее песни: «Любви негромкие слова», «Белая черемуха», «А он мне нравится», «Один раз в год сады цветут», «Надежда», «Эхо любви».

Актриса Людмила Иванова, которую кинозрители помнят как Шуру из бухгалтерии в фильме Рязанова «Служебный роман», до сих пор не может ни вспоминать о своей подруге, ни слушать ее песни без слез.

«Понимая, что все будут на нее смотреть, Анюта даже в ресторан стеснялась ходить!»

— С Аней я познакомилась благодаря Анне Качалиной, — вспоминает Людмила Ивановна. — Эта уникальная женщина сейчас уже на пенсии, а тогда работала музыкальным редактором на фирме грамзаписи «Мелодия». Она всегда стояла горой за тех певцов и бардов, которых по каким-то причинам гнобила советская власть, первой записала Высоцкого и Окуджаву, с которыми дружила. Однажды Качалина сказала, что хочет познакомить нас с мужем, бардом Валерием Миляевым, с польской певицей Анной Герман — может, ей понравится что-то из наших песен. И спустя какое-то время она пригласила нас в гости.

В тот вечер в доме Качалиной собралось множество композиторов, в том числе такие знаменитые, как Шаинский, Френкель. Все они пришли ради Анны Герман, поэтому мы тихонечко сидели в уголке и ждали, когда дойдет очередь до нас. И вот когда, наконец, все ушли, певица сказала: «Теперь я буду слушать вас». Было уже очень поздно, чувствовалось, что она смертельно устала, — даже есть не могла. Когда я ей об этом сказала, Герман улыбнулась: «Ну вот я и отдохну!».

У моего мужа была гитара, и мы принялись петь. Анна слушала очень внимательно, и стоило нам закончить, тут же просила: «Еще! У меня как будто открылось второе дыхание!».

— Что же она в результате выбрала?

— Во-первых, песни моего мужа «Приходит время» и «За стеной пиликает гармошка». Из моих сочинений она остановилась на песне «Пожелание счастья», которая потом звучала в передаче «Далекое и близкое»:

День осенний очень ясный,
В небе синем-синем
На ветру сердечком красным
Бьется лист осины.

Анна хотела, чтобы при записи «Пожелания» ей непременно аккомпанировал знаменитый наш пианист Давид Ашкенази. Они сделали авторский вариант, послушать который Герман пригласила нас на концерт в Звездный городок.

— Так вы с ней и подружились?

— Да. Когда Анюта приезжала в Москву, мы с ней везде ходили вместе, но, к сожалению, она очень много работала: учила тексты песен, репетировала, записывала — и мало что успевала увидеть. Лишь один раз побывала в нашем театре — «Современнике», посмотрела спектакль «С любимыми не расставайтесь» по пьесе Володина. Тогда же, за кулисами, Анюта познакомилась и с актером Стасом Садальским, который в то время служил в «Современнике». Стае ей так понравился, что она даже уговаривала его вести ее концерты, но он был очень занят и отказался.

Вы не представляете себе, насколько скромной была Анюта, — понимая, что все будут на нее смотреть, она даже в ресторан стеснялась ходить! Еду — певица обожала кефир, картошку и селедку — ей приносила в номер Качалина, которая опекала высокую — в прямом смысле — гостью. Несколько раз Анюта обедала у нас. Дело в том, что я живу прямо во дворе «Современника», и она и до, и после спектакля заходила к нам. Говорила, что в нашей квартире чувствует себя, как дома.

Анюта подружилась со всей нашей семьей, но особенно — с моим старшим сыном, который тогда только поступил в институт. Иван у меня тоже высокий парень, поэтому она частенько говорила: «Ваня, ходи со мной по городу, мне будет приятно, потому что мы с тобой одного роста». Он художник, Анюта восхищалась его творчеством и даже попросила подарить ей одну из Ивановых картин, которую увезла с собой в Польшу.

«Больше всего ей хотелось взять тряпку и самой вымыть в больничной палате пол»

— Из-за того, что Анна жила в Польше, виделись вы, наверное, нечасто?

— Снова мы встретились, когда она приехала записывать свою пластинку. Вокруг нее опять вились композиторы, и до нас очередь никак не доходила. Гостья старалась никого не обделить вниманием, разговоры затягивались надолго. Музыканты, которых вызвали на запись, не выдержали: мол, больше ждать не могут. Помню, Ашкенази, разозлившись, сказал: «Все свободны, я сам буду аккомпанировать этой удивительной, женственной певице!», что и сделал. В таком варианте все ее песни и попали на пластинку.

— Что вас поражало в Герман больше всего?

— Ее редкостная доброжелательность и отзывчивость — Аня никогда никому не отказывала. Помню, однажды в гостинице «Советская», где она жила, к ней явилась делегация горничных: «Спойте нам, пожалуйста!». Вообще-то, без подготовки и аккомпанемента петь очень трудно. Ошибаются люди, которые считают: раз ты артист, то можешь в любое время по их желанию что-нибудь этакое изобразить. Но она, не ломаясь, спела, чем удивила меня безмерно.

Еще одна поразившая меня история произошла на телевидении, куда мы пришли, чтобы записать ее песню. Анюта всем уступала свою очередь. Знаете, как бывает: артистки всегда куда-то спешат. Одна прибегает: «Пропустите меня, пожалуйста, я опаздываю на съемки!», вторая просит: «Ой, мне некогда — ребенка надо из школы забирать!». А Аня сидит и сидит, хоть уже явно устала. Говорю ей: «Анюта, так нельзя, а то мы тут ночевать останемся». — «Но у них ведь дети, работа, — отвечает, — а я тут совсем одна, без семьи, могу и подождать».

— В чем, на ваш взгляд, секрет невероятной популярности польской певицы в СССР?

— В неподдельной искренности, огромной любви к миру и людям, неисчерпаемой энергии и бескорыстии. Анюта была на сцене, как луч света. Зрители ведь чувствуют, когда артист душу дарит людям. А если этого нет, сколько ни дрыгай ногами, впечатления не произведешь.

Она никогда не пела только для того, чтобы заработать, потому и была небогатой. Говорила: «Пусть у меня нет мехов, зато волосы свои, натуральные, не парик». Качалина мне рассказывала, как в Донецке на свои суточные эта удивительная певица смогла купить только бутылку молока, несколько булочек и игрушку для сына и все прикидывала, как ей с такими запасами прожить несколько дней.

После смерти Анны ее мама, пани Ирма, подарила мне на память концертные платья дочери — очень простые, скромные, чуть ли не самодельные. Одно было вязаное из каких-то светлых ниток, второе — нейлоновое, на чехле, из ткани в большой горох. Но на Герман даже самые простые вещи смотрелись божественно, настолько необычная внешность у нее была, с таким достоинством Анюта всегда держалась.

— Наверное, с ее ростом в то время сложно было хорошо одеваться?

—. Во-первых, в Польше с этим было немного легче, чем у нас. Во-вторых, у Анны имелась портниха, которая ее выручала. Меня же всегда восхищал вкус красавицы-польки: на ней никогда не было ничего яркого, броского, кричащего, на сцене она не обнажала ни грудь, ни спину.

Это сейчас у нас много высоких женщин, а в то время Герман со своим ростом 184 сантиметра на общем фоне очень выделялась. Но она нисколько не комплексовала, даже ходила на высоких каблуках. Я вот туфель на каблуках почти не носила — за исключением тех случаев, когда это было нужно по роли. Кстати, завидный рост Анюта унаследовала от мамы, которая тоже была очень высокой.

— Певица многое рассказывала вам о своей жизни?

— Да почти все. Например, о том, как училась в геологическом институте. Анюте нравились естественные науки, а о ее дипломной работе в вузе говорили как о готовой кандидатской диссертации, но к тому времени талантливая студентка уже решила пойти на эстраду.

Вспоминала она и о том, как попала в автомобильную катастрофу в Италии — ее импресарио Ренато заснул за рулем, и машина, несколько раз перевернувшись, упала с обрыва в пропасть. Анюта две недели лежала в коме, а потом еще долгие месяцы — в гипсе. Говорила, что больше всего ей в то время хотелось взять тряпку и самой вымыть в больничной палате пол. Тогда она и поняла, как мало человеку нужно, чтобы почувствовать себя счастливым.

«Она успела въехать в новую квартиру... Так и лежала до самого конца в пустой комнате на раскладушке»

— О чем мечтала Анна Герман?

— Это была нежнейшая женщина — деликатная, теплая, с волной русых волос по плечам, лучистыми серыми и очень грустными глазами. Приезжая в Советский Союз, она очень скучала по сыну Збышеку, которого называла Воробышком. Ребенок появился у нее очень поздно, вопреки негативным прогнозам врачей. Она мне говорила, что мечтает накопить денег на жилье попросторнее: «Квартира у нас такая маленькая, а мы с мужем такие большие. Теперь вот еще и ребенок появился — мы там просто не помещаемся!».

Анна успела въехать в новую квартиру, но на то, чтобы купить в нее мебель, ни времени, ни сил у нее уже не было — она заболела. Так и лежала до самого конца в пустой комнате на раскладушке.

— Когда врачи ей поставили страшный диагноз — рак?

— Как-то, в очередной свой приезд в Москву — это было в 1980 году, — Анна позвонила мне. «Милочка, — говорит, — у меня так болит нога, что я встать не могу. Что мне делать?». Помню, приехала к ней в гостиницу и увидела жуткую картину: нога у Анюты опухла так, что страшно было смотреть, стопа ни в какую обувь не помещалась. Она была уверена, что все это — последствия тех страшных итальянских травм. Я туг же нашла Стасика Садальского, который накануне выписался из Института Склифосовского, — он разбился, упав на съемках с балкона. У него были знакомые хирурги, к одному мы туг же поехали на прием. Правда, чтобы уговорить Анюту обратиться к врачу, пришлось потрудиться — она очень боялась больниц. В Склифосовского ей сделали УЗИ и сказали, что нужно срочно лечь на обследование. Они готовы были тут же ее госпитализировать, но моя подруга решила ехать домой. Там-то, в варшавской клинике, все и выяснилось.

— В то тяжелое для нее время вы с ней общались?

— Конечно! Как-то, когда она пришла ко мне в гости, я угощала ее рябиной в сахаре, — все мы в то время делали какие-то домашние заготовки. Анюта тогда жаловалась на плохое самочувствие, думала, что ей не хватает витаминов. И вот когда она уже не вставала, я неожиданно получила от нее письмо: «Милочка, пришли мне своей рябины с сахаром, мне кажется, она дает мне силы. Может, хоть это мне поможет, я очень больна».

Как у меня от ее горьких слов сердце защемило! Но у нас, как назло, ни одной баночки не осталось и нарвать негде было: обычно мы собирали рябину в деревне, а тут как раз выпал снег, куда ты по нему поедешь!

Я взяла своих сыновей, мы во дворе какого-то дома на окраине Москвы нашли красивую рябину, дождались темноты и просто обнесли ее: один сын залез на дерево и рвал красные кисти, а второй внизу их ловил. В тот же вечер я засыпала ягоды и отправила Анюте, но, к сожалению, они ей не помогли.

В Польше тогда наступили непростые времена: в магазинах ничего нельзя было купить. Помню, Анюта говорила, что на полках стоит только уксус. И мы здесь собирали продукты, какие только можно было достать, — чай, сахар, консервы, а в придачу — носки для ее сына Збышека. Если в буфете «Современника» мне удавалось взять для нее полукопченую колбасу, это было большой победой. А в Польше Анюте бесплатно давали молоко от церкви Адвентистов седьмого дня, в которую она вступила незадолго до смерти (эту веру всю жизнь исповедовала ее бабушка). И на памятнике, установленном на могиле Герман, кроме имени и дат рождения и смерти, высечена надпись: «Господь — пастырь мой». В последние годы жизни Анюта стала глубоко верующим человеком.

— Помнится, после ее смерти вы включили свою песню в исполнении Герман в ваш с мужем авторский спектакль в «Современнике»...

— Сначала я читала стихи, а потом звучал голос Анны. И до сих пор я, как только слышу его, плачу...

Как память об Анюте у меня хранятся две вещи — маленький веер, который она брала с собой на сцену, и крохотный заварочный чайничек. Вообще-то, изначально их было два — большой, украшенный надписью: «От зрителей с любовью», и маленький. Ей чайники подарили в Ташкенте, но Анюта не рискнула везти такой хрупкий груз в Польшу, боялась, что по приезде обнаружит в сумке черепки, вот и подарила мне. Чайники очень долго стояли у нас на кухне, но потом большой разбился — увы, это судьба всех фарфоровых вещей. Оставшийся, маленький, я теперь берегу пуще глаза.

Tweet

---

Комментарии

Оставьте ваше мнение

Имя
Email
Введите код 5016