Алена Галич: За папины песни сажали. Я знаю этих людей!

Его песня "Когда я вернусь" стала гимном всех изгнанников советской эпохи. Люди его любили, порой не зная ни имени, ни фамилии; власти опасались и его творчество замалчивали. Говорят, творчество Галича надломило лед несвободы в СССР.

19 октября Александру Галичу исполнилось бы 90. О поэте-пророке, прожившем не длинную, но удивительно яркую жизнь, "Мир новостей" вспоминает вместе с его единственной дочерью — Аленой Архангельской-Галич.

— Алена Александровна, каким отец остался в ваших детских воспоминаниях ?

— Все самые сильные детские впечатления связаны с квартирой бабушки на Малой Бронной и, безусловно, с отцом. Мы с ним очень дружили. Мне нравилось просыпаться и видеть его, сидящего за рабочим столом. Он всегда очень много работал. Потом мы с ним гуляли — по Тверскому бульвару, на Патриарших прудах. И на улице он тоже писал, а я могла делать все, что угодно. Поэтому я очень любила с ним гулять. Благодаря папе я книги начала читать очень рано. Помню, он мне подсовывал Диккенса, еще какие-то сложные книги, которые я не сразу воспринимала, и, как только папа уходил, я доставала мои любимые немецкие сказки "Чудовище и красавица" и читала от корки до корки. Или доставала "запретные" книжки. Однажды он это увидел, сказал: "Читай, но говорить об этом запрещено..." Достал из своего письменного стола фотографии Таирова, Мейерхольда, Михоэлса, рассказал о каждом из них. И добавил: "Аленушка, запомни этих людей. Придет время, когда о них скажут правду..." К шести годам я уже знала всех великих режиссеров, о которых вслух говорить нельзя. То же самое касалось и писателей.

— Например?

— Бунина. Я "по секрету" читала прижизненные издания Цветаевой, Мандельштама. И ни разу папу не подвела. Хотя нет, было один раз... Это было уже в хрущевские времена, я училась в школе и решила: раз на дворе "оттепель", значит, все можно, к тому же одноклассники попросили меня затянуть урок. Я и "затянула" — ляпнула, что Николай Некрасов — "замечательный поэт, но тем не менее он картежник и вор, потому что обокрал Огаревых и Панаевых". Когда я со слезами принесла дневник, мама позвонила отцу: "В школу пойдешь ты..." Я страшно боялась скандала, а закончилось тем, что все преподаватели сидели за столом в учительской, пили вино, а он рассказывал литературные байки. Отец умел очаровывать...

— Вели не ошибаюсь, поначалу все для него складывалось довольно безоблачно. Александр Аркадьевич писал пьесы, и театры их ставили с превеликим удовольствием...

— Действительно, к тому времени папа был очень известным человеком и довольно успешным. В Союзе кинематографистов у него был билет под номером 4 — в самом начале его пригласил туда Иван Пырьев. В 1948 году в Театре сатиры, а затем во многих театрах страны поставили пьесу папы "Вас вызывает Таймыр", и успех был бурный. Первый же фильм по его сценарию — "Верные друзья" — получил в Каннах главный приз. Потом вышли фильмы "Дайте жалобную книгу", "Бегущая по волнам", "На семи ветрах". За сценарий к картине "Государственный преступник" ему даже дали грамоту КГБ. Но... Неприятности для папы начались с того, что его лучшая пьеса "Матросская Тишина", которую в "Современнике" довели до генеральной репетиции, была запрещена. В этот момент он понял, что ни через кино, ни через драматургию высказаться не может. Тогда и появились песни.

Кстати, мало кто знает, что у папы был всего один-единственный открытый концерт — на фестивале "Бард-68" в новосибирском Академгородке. Когда там он спел песню "Памяти Пастернака", весь зал — более тысячи человек — молча встал. После этого ему сделали первое серьезное предупреждение. Примерно тогда же появились наружка и прослушка. Потом в ФРГ в эмигрантском издательстве "Посев" без его ведома под фамилией Галич вышла книга стихов с чужой биографией и двумя чужими песнями. Тогда такая публикация считалась большим преступлением.

— Он знал об этом?

— Конечно! Он был возмущен: в предисловии написали, что "талантливый поэт-самоучка полжизни провел в сталинских лагерях", а тексты его песен исковеркали. Последней каплей было письмо в ЦК КПСС Дмитрия Полянского, члена Политбюро. Его дочь выходила замуж за артиста Театра на Таганке Ивана Дыховичного. На дачу, где отмечали свадьбу, должен был приехать Высоцкий, но не приехал. Тогда включили записи Галича. К тому времени были написаны многие его лучшие песни — "Памяти Пастернака", "Петербургский романс", "Облака" и др. Их услышал Дмитрий Степанович Полянский, очень рассердился, написал в ЦК. Ход делу дал генерал КГБ Ильин, который официально был секретарем и куратором Союза писателей. Вопрос "О Галиче" вынесли на повестку дня на секретариате союза...

А дальше получилось вот что. На секретариате подло повел себя драматург Алексей Арбузов, который сказал, что Галич присваивает себе чужие биографии, назвал мародером.

— А что имелось в виду?

— То, что он писал песни от имени других людей, например зэков, а сам никогда не сидел. Следовательно, "натягивает на себя чужую биографию". Но самое интересное было то, что сам Алексей Николаевич в результате голосовал против исключения. По его словам, так голосовать ему не позволяют годы молодости, прожитые вместе. Они же дружили в юности, Арбузов даже меня забирал из роддома...

"За" проголосовали Лесючевский, Грибачев, Ильин и Аркадий Васильев — тот самый, что выступал общественным обвинителем на процессе Даниэля и Синявского, папа нашей знаменитой Дарьи Донцовой. "Против" — Барто, Катаев, Рекемчук и Арбузов... Получилось, что четверо "за", четверо "против", значит, надо оставлять. И тогда всем объяснили, что наверху "есть мнение, что все проголосовали "за" единогласно". Отца исключили...

— Официально за что?

— За несоответствие его, Галича, высокому званию советского писателя. Но всем было понятно, что за песни. А за что еще?

Когда это произошло, меня не было в Москве. Об этом мне по телефону сказала бабушка. Шел декабрь 1971 года... Я была так ошарашена, что не помню, как встретила Новый год. Мы вернулись в Москву числа 15 января, папа лежал, болел. Успокаивал: "Это еще не окончательное решение". Ему все звонили: мол, Саша, покайся, пообещай вести себя хорошо. А потом почти все разом отвернулись.

Я хорошо помню те времена, когда мы входили под арку нашего дома на "Аэропорте". Навстречу шли знакомые люди, папа всегда здоровался, а с ним нет — делали вид, что не видят, не слышат, отворачивались. Он при этом так сжимал мою ладошку — ему было не по себе. Я рвала и метала, рыдала, хватала его за руку, говорила: "Не смей с ними здороваться, они сволочи и предатели". А он спокойно отвечал: "Не здороваться — невежливо. А их нужно пожалеть..." Рожденный ползать летать не может. Знаете, я вот сейчас пожалеть-то как раз могу, а вот простить — нет. К сожалению, большинство молча примкнули к тем, кто клеймил его позором, а теперь клянутся в любви к Галичу. Один-единственный из них, кто публично признался, что в тот момент предал папу, — его ученик, драматург Виктор Мережко. Он мне сказал: "Ален, я ничего не буду писать об Александре Аркадьевиче, потому что я очень перед ним виноват. Я встретил его в арке и не поздоровался..."

— Александр Аркадьевич к этому времени перенес три инфаркта. Они были связаны с врожденным пороком сердца или?..

— Нет, только с тем, что у него было больное сердце. Последний инфаркт у него случился незадолго до исключения. Он получал 54 рубля пенсии по инвалидности, и это было единственное средство для существования. Еще, правда, он подрабатывал, переписывая чужие сценарии. Это тогда называлось "работать за негра".

— А что был за "тайный фонд помощи исключенным литераторам"?

— Его основала Алиса Григорьевна Лебедева, жена известного академика-кибернетика Владимира Лебедева. Она создала так называемую академическую кассу (куда скидывались академики) и по сто рублей отправляла в четыре адреса — В. Дудинцеву, В. Войновичу, А. Солженицыну и папе. Об этой кассе знал только самый узкий круг. Помните классический спор физиков и лириков? Так вот. Когда отца исключили, лириков словно смело (за исключением нескольких человек — Рассадин, Нагибин, Ласкин, Швейцер, Львовский, Аграновские, Плучек). А все так называемые физики звонили, предлагали помощь, устраивали ему домашние концерты, на которых собирали деньги. Особенно поддержали Сахаров, Капица, Лебедев, а также его крестный отец Александр Мень... Он нравился академикам. Когда Визбора пригласили в новосибирский Академгородок на фестиваль песенной поэзии "Бард-68", он сказал: "Я не хочу петь на закуску академикам". А папа сразу дал согласие: "Петь надо везде". Визбору было проще, потому что его песни никто не запрещал. Между прочим, за песни Галича реально сажали за решетку, и это не преувеличение. Я знаю этих людей.

— Как проходили эти домашние концерты?

— Первые концерты начались после его знакомства с Шаламовым. Это был конец 50-х, пошла волна возвращенцев из сталинских лагерей. Папа рассказывал, что именно тогда у него что-то "щелкнуло внутри, перевернулся весь мир". Концерты были очень забавные. В комнату набивалось много народу. Гости были очень необычные, даже один троцкист приходил, и все, кстати, удивительно энциклопедически образованные. Я запомнила, как однажды человек с железными зубами буквально после каждой песни спрашивал: "Александр Аркадьевич, а где же вы сидели?" — "Да не сидел я!" Это продолжалось весь вечер, все немного поддали, папа не выдержал: "Да сидел я, сидел!" "Где?" — "Был такой большой лагерь — Москва назывался..." Приглашали только своих.

— А как же наружка?

— Собирались по всем законам конспирации, тайно, но следили все равно. Правда, не препятствовали, докладывали наверх, и все. Однажды Андрей Дмитриевич Сахаров должен был ехать к папе. В жуткий дождь вышел из Академии наук, начал голосовать — никто не останавливается. А рядом припаркована черная "Волга". Он подошел: "Ребята, вы за мной поедете к Галичу?" Те кивнули. "Тогда заодно и подвезите". Папа рассказывал: он стоит у окна и видит -Сахаров выходит из гэбэшной машины. "Что случилось?" — "Попутчики..." У нас фантастическая страна!

— Сам Галич считал себя бардом или поэтом?

— Бардовское движение всегда его считало своим. Но папа на этот вопрос всегда отвечал однозначно: поэтом. Он говорил: "Это стихи, которые временно притворились песней".

— Писатель Юрий Нагибин в своих дневниках написал, что Галич был "бабник, пьяница и наркоман". Уж кто-кто, а он как друг юности должен знать, что говорит и тем более публикует...

— Дело в том, что еще задолго до папиного отъезда они с Нагибиным разругались вдрызг. Причина? В 1956-м папа написал сценарий для фильма о Чайковском. Его сначала приняли, а потом запретили и уложили на полку. А через много лет Нагибин написал якобы свой сценарий, по которому сняли двухсерийную ленту о композиторе. И там некоторые ключевые сцены были просто содраны целиком у отца. Ведь они близко общались, и папин сценарий писался практически на глазах у Нагибина. Папа все понял и промолчал. Но его вторая супруга Ангелина Николаевна Шекрот устроила такой скандал, что разругала их напрочь. Кстати, после смерти папы Юрий Маркович позвонил мне, мы хотели встретиться, поговорить. Но встретились только на его похоронах...

А что до дневников... Давайте по пунктам. Бабник? Можно сказать, что и бабник, но в том понятии, как донжуан. Его интересовал сам процесс ухаживания, соблазнения, а дальше все обычно заканчивалось. Пьяница? Это абсолютная неправда, потому что в молодости он вообще пить не мог. Мама рассказывала: "Саше достаточно одной рюмки, и он сразу засыпал". Позже он научился пить — это мне рассказали уже другие люди. "В Париже Саша мог выпить очень много, но никто не мог отличить его пьяного от трезвого". Разумеется, выпить он любил, но никаким пьяницей не был. А то, что "наркоман", — это вообще полная чушь! Ему кололи морфий, когда у него были один за другим инфаркты. Потом действительно у него появилась некая зависимость, потому что не мог терпеть адскую боль. Тогда он звонил медсестре, которая была за ним как за сердечником прикреплена от писательской больницы, и она приходила сделать укольчик. Отсюда и появился миф о наркомании. Самое удивительное, что за три года за рубежом у него не было ни одного инфаркта и уколы ему были не нужны.

— В семидесятые годы ходили слухи, что Галича никто не выдворял, он сам мечтал эмигрировать...

— У него действительно было желание уехать, но совсем не туда, куда все думали. Дело в том, что в середине пятидесятых в составе делегации советских писателей отец посетил Норвегию. Там, в Музее Грига, внимательно выслушав местного экскурсовода, он спросил: "А теперь можно я расскажу?" И рассказал так, что тот разинул рот: "Вы григовед?" Когда узнали, что папа ученик Станиславского, его притащили в норвежскую Академию театрального искусства... имени Станиславского, где он прочитал цикл лекций. Ему тут же предложили работу -проводить семинары. И он хотел поехать в Норвегию, без потери гражданства, переждать, пока здесь все уляжется. Но в один прекрасный день его пригласили в отдел виз при КГБ и сказали: "Либо вы уезжаете по израильской визе, либо — в другую сторону, на север..." К счастью, вмешалось норвежское посольство, и тут же в Москве ему выдали нансеновский паспорт беженца — теперь он мог выезжать в любую страну. Он и уехал в Норвегию, работал там. Затем, когда в Мюнхене открыли пункт радио "Свобода", он вел там передачу "У микрофона Галич". А позже вместе с Виктором Некрасовым и Юлианом Паничем перебрался в парижский корпункт.

— 15 декабря 1977 года Галич погиб. Официальная версия — "поражение электрическим током, несчастный случай". Но в одном из своих интервью вы утверждаете, что нет никаких сомнений — его убили. Доказательства есть?

— К тому времени, когда меня выпустили в Париж, почти все, кто однозначно говорил про убийство, умерли. Но все же мне удалось провести собственное расследование и восстановить хронику событий. В тот день, выходя из офиса парижского корпункта "Свободы", папа сказал Синявскому, что пошел покупать радиоантенну ("Плохо прослушивается Москва"). Пришел домой. Его последние слова были обращены к собиравшейся в магазин жене: "Скоро услышишь необыкновенную музыку". Когда она вернулась, он лежал на полу, сжимая обугленными руками усы от антенны...

Следствие шло неделю и квалифицировало смерть как "несчастный случай" — якобы от удара током не выдержало сердце. А дальше идут сплошные загадки. Руководство "Свободы" поставило перед Ангелиной Николаевной вопрос ребром: если она признает эту смерть несчастным случаем, получает пожизненную ренту, если следствие продолжат, не получит ни франка, из квартиры выселят. Что ей оставалось де-лать? _

— Официально дело о смерти Галича" французами закрыто для просмотра на 50 лет — до 15 декабря 2027 года. А по-вашему, в нем можно поставить точку?

— Да! Кто убил, мы не узнаем никогда, а то, что его убили, -лично я не сомневаюсь...

— Что-нибудь из той квартиры, где он жил в последние годы, у вас осталось?

— Очень мало. Его бинокль, портмоне, книги — редкий двухтомник Шекспира, Пушкин тридцать седьмого года издания, два пледа... Еще мне досталось литературное наследство. Но только спустя 13 лет после его смерти.

— Почему?

— В Инюрколлегии мне сказали, что нужна справка о смерти отца, которую может дать Международный Красный Крест. А справку о смерти, без которой не могла стать наследницей, я получила только в 1990 году. Все эти годы я не имела права даже на посещение кладбища, где он похоронен. Как меня могли отпустить во Францию, когда даже в Москве работать не разрешали! — — Каким образом — не давали ролей?

— Я закончила ГИТИС, получила распределение в Театр Моссовета, играла. А после исключения отца со мной элементарно не продлили договор. Вчерашние друзья-режиссеры, которые на словах обещали помочь, отвернулись первыми. Теперь это знаменитые люди, которые на каждом шагу рассказывают о том, как боролись с режимом... Потом я узнала: было распоряжение — не давать мне работать ни в Москве, ни в больших городах. Сказали: "Дочери диссидента здесь делать нечего". Поэтому я вынуждена была уехать куда подальше — в город Фрунзе. Там не спрашивали, кто мои родители, главное -чтобы актриса была хорошая. И когда я вернулась в 1982 году, перед рождением сына, в Москве не устроилась нигде. Взяли только в Дом актера как падчерицу второго мужа мамы Аверина, который был в очень хороших отношениях с Михаилом Ивановичем Царевым. И то попросили в анкете фамилию Галич не упоминать. На всякий случай.

— Какими самыми пророческими считаете его слова?

— Опять же "И вновь над Москвою пожары..." А что — нет? "Промолчи, попадешь в палачи!" Еще "Мы похоронены где-то под Нарвой...", для всех наших "афганцев" и "чеченцев" эта песня пророческая...

— Алена Александровна, вы основали фонд "Отчий дом" имени Александра Галича. Для чего?

— Чтобы сохранять память об отце и следить за его могилой на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа под Парижем, а также для привлечения внимания к этому маленькому кусочку русской земли. Дело в том, что эта земля под кладбище была выкуплена Николаем Вторым в 1898 году на сто лет, то есть вот уже десять лет, как закончился срок аренды, и сейчас кладбище содержится только на пожертвования прихожан. Некоторые могилы уже просели, кое-где надписи осыпались. Поэтому главная задача фонда — заработать деньги на его содержание. Мы хотим предложить французскому правительству отдать нам кладбище в аренду еще на сто лет, но деньги выплатить не сразу, а частями. Кстати, сумма не так велика. Но это обязательно нужно сделать — ведь там похоронены многие из тех, кем по праву гордится Россия: Бунин, Мережковский, Коровин, Нуриев, Тарковский, Некрасов, Галич...

— И последний вопрос. У вас есть ощущение, что нынешнее поколение Александра Аркадьевича помнит, знает, любит?

— К сожалению, нет. Галича почти не издают, о нем редко вспоминают. Сейчас к 90-летию выйдет один фильм, посвященный папе... У меня другое ощущение: прошло столько лет, а Галич как был неугодным властям, так и остался.

Tweet

---

Комментарии

Оставьте ваше мнение

Имя
Email
Введите код 3561