 |
 |
| |||
| Главная » Архив » Заметки » «Не забуду мать родную...» | |||
|
«Не забуду мать родную...»ПЕСНЯ СТУДЕНТОВ-НАРОДОВОЛЬЦЕВ СТАЛА УГОЛОВНЫМ ХИТОМ В конце 70-х годов я жил в одном из центральных районов города Ленинграда. Прямо под окнами нашей большой коммунальной квартиры уютно расположились гастроном с винным отделом, пивной ларек и небольшой зеленый скверик с несколькими скамейками. Видимо, не стоит объяснять, что это место как магнитом тянуло к себе алкашей и гопников со всего квартала. «СЫН» ВОРОШИЛОВАВ магазине они покупали водочку, вино, пивко и нехитрую закуску. Сначала выпивали, закусывали, сидели на лавочках, курили, а затем начинали горланить песни. Причем не просто так, а под гармошку. На баяне играл некий дядя Толя — законченный гопник и алкаш, проживавший в нашем подъезде. Работал он слесарем на каком-то заводе. Было ему лет под шестьдесят, а его руки украшали многочисленные и замысловатые татуировки. Из чего можно было сделать вывод, что в юности он реально «крутился» (то есть сидел в тюрьме). Первые ходки он совершил еще при Сталине, затем якобы воевал в штрафбате, затем снова сел, затем освободился по знаменитой бериевской амнистии «холодным летом» 1953 года. При этом он почему-то называл себя сыном Ворошилова. Всем знакомым и даже малознакомым людям дядя Толя с самым серьезным видом объяснял, что появился на свет незаконнорожденным, а его настоящим отцом является не кто иной, как знаменитый маршал Климент Ефремович Ворошилов. Даже когда дядю Толю, крепко нахулиганившего по пьянке, забирали в отделение менты, он вырывался из цепких рук и кричал: — Не трогайте меня, суки! Я сын Ворошилова! Я самому Брежневу жалобу напишу! Понятно, что это был обычный мелкоуголовный треп. И дядя Толя никакого отношения к знаменитому маршалу не имел. Но такие «базары» придавали его личности дополнительный вес и некий романтический ореол. АНСАМБЛЬ АЛКАШЕЙ-БАЛАЛАЕЧНИКОВОднако чего у дяди Толи было не отнять, так это его музыкальных способностей. Из местных алкашей (которые в основном также были людьми судимыми) он сумел создать некое подобие инструментального ансамбля, который под баян, гитару и балалайку довольно профессионально исполнял воровские песни. Бесплатные концерты устраивались в нашем скверике по ночам. Жители несколько раз жаловались местному участковому, но тот по каким-то причинам не желал вмешиваться и пресекать явное нарушение общественного порядка. Оставалось только одно — наслаждаться блатным репертуаром и ждать осени, когда посиделки гопников прекратятся сами собой по объективным, так сказать, причинам. С одной стороны, постоянно слушать блатняк было тяжело. Но порой дядя Толя со товарищи выдавали такой хит, который производил неизгладимое впечатление на слушателей, и его просили даже исполнить произведение повторно. В частности, к ним относилась песня «Помню, помню, помню я...», явно сочиненная еще в XIX веке. Там был такой интересный припев: Не забуду мать родную И отца-бухарика, Целый день по ним тоскую, Не дождусь сухарика. Еще пелось что-то про воров, каторгу, конвой и Сибирь-матушку. Несмотря на довольно архаичный текст, сама песня звучала задорно, весело, современно и даже с какой-то издевкой, иронией. Через некоторое время мне захотелось узнать, при каких обстоятельствах была написана эта воровская баллада, кто ее автор? И первые же поиски принесли немало интересных результатов. Выяснилось, что сочинили мелодию революционные студенты (!), посаженные в 1861 году в Петропавловскую крепость за участие в университетских беспорядках. Люди они были образованные, талантливые, и что важно — близко стоящие к народу, то есть разночинцы. Содержание песни, естественно, было революционно-народническим, о чем красноречиво свидетельствовал вот такой куплет: Без боязни слово правды Скажем мы народу, И умрем мы, если надо, За его свободу. Песня была чрезвычайно популярна во второй половине XIX века среди политических арестантов, что отмечает, например, М. Гернет в своей книге «История царской тюрьмы». Но вот дальше произошло неожиданное. Баллада очень понравилась уголовным каторжанам. И они, не долго думая, переделали ее на свой лад. Разумеется, при этом кардинально изменился смысл произведения. БУХАРИН ИЛИ ДУХАРИК?Теперь повествование велось от лица молодого вора, который впервые попал за решетку и очень переживает по этому поводу. Он корит себя за то, что не слушал советы матери, которая запрещала ему водиться с мазуриками и заниматься воровством. И вот теперь он вынужден страдать, нести тяжкую арестантскую долю. Позднее эта каторжанская песня была много раз переработана и дополнена другими поколениями арестантов. В частности, появились куплеты об отце-духарике и Сереге-пахане — явно позднейшие вставки. А слова «...не забуду мать родную» вообще стали одним из главных слоганов тюремного мира. Сегодня толкование этой фразы довольно размыто, но первоначально она обозначала вот что. На дореволюционной каторге существовала довольно большая прослойка заключенных, называвших себя «Иванами, не помнящими родства». Имелось в виду то, что они напрочь забыли свое имя, фамилию, год и место рождения, своих родителей, в том числе и родную мать. Делалось это сознательно и из корыстных побуждений. Дактилоскопии и фотографии тогда еще не существовало, идентифицировать личность бродяги можно было только с его слов. Называя себя «Иваном, не помнящим родства», преступник таким образом затруднял следственные действия полиции, скрывал свои прошлые судимости, порой значительно сокращая свой срок наказания. Достигалось же это весьма сомнительными способами, которые могли привести к полной моральной деградации такого заключенного. Арестантов, «не помнящих родства», на каторге не любили, так как они отрекались от самого дорогого для дореволюционного русского человека — от своих родителей. Заявляя «...не забуду мать родную», неизвестный автор куплета как бы подчеркивал, что он ни при каких обстоятельствах не отречется от своих родителей, не станет человеком без роду и племени. Даже в том случае, если его мать вела асоциальный образ жизни. Не собирался автор отказываться и от отца-духарика, хотя это тоже не очень приятное для заключенного родство. Дело в том, что «духом», «духовным», «духариком» в дореволюционной России называли тюремного надзирателя. После революции это слово забылось и вместо «духарика» стали петь «бухарика», так как пьянство среди российских отцов семейств всегда было распространенным явлением. Во времена сталинских репрессий, когда тюремное население страны значительно увеличилось, старинная каторжанская песня как бы получила свою вторую жизнь. Правда, часть стихов пришлось переделать, чтобы они более соответствовали злобе дня. Например, существовал такой куплет: Не забуду мать родную И Серегу Талина, Целый день по ним тоскую И по портрету Сталина. Здесь необходимо сделать пояснение. Дело в том, что специальным постановлением НКВД в местах лишения свободы запрещалось иметь портреты Сталина и других членов советского руководства. Их изымали даже из библиотечных фондов. Предполагалось, и не без оснований, что зеки отнесутся к ним неуважительно и могут даже над ними надругаться. О чем иронически и сообщалось в куплете, который некоторым образом стал похож на частушку. Неизвестный Серега Талин был использован автором, по всей видимости, только для того, чтобы создать подходящую рифму. ...В 70-е годы эту старинную песню исполнял питерский шансонье Аркадий Северный. Сегодня она входит в репертуар московского исполнителя блатняка Александра Пожарова, работающего под псевдонимом Шура Каретный. Но, честное слово, алкаш и гопник дядя Толя исполнял эту песню не хуже профессиональных артистов. Кстати, перед Олимпиадой-80 его выселили из Ленинграда на сто первый километр и больше в нашем дворе он не появился. «Помню, помню, помню я...»
|
         
|
|||
|
Ошибка в тексте? Выделите ее мышкой. И нажмите Ctrl+Enter Использование материалов сайта запрещено. © 2004-2015 Музей Шансона |
