37 10 - Богословский

37 10 — это номер планеты в международном каталоге, а Богословский — её имя. Надгробные речи мало кто слушает, и уж, тем более, не читает... Да и не надгробная речь — всё то, что вы сейчас читаете. Это впечатления одного человека о другом. Не более, но и не менее. "Остров сокровищ", "Истребители", "Большая жизнь", "Таинственный остров", "Ночь над Белградом", "Александр Пархоменко", "Два бойца", "Пятнадцатилетний капитан", "Разные судьбы", "Пес Барбос и необычный кросс", "Всадник без головы" — это только 12 фильмов из 120, которые помнят и благодаря его великолепной музыке. Попробуйте сказать, что не видели хотя бы один из этих фильмов — не поверю! А ещё есть девять книг, восемьдесят спектаклей, восемь симфоний, два струнных квартета, семнадцать оперетт, три оперы и один балет ("Королевство кривых зеркал"). А ещё он был автором множества афоризмов и "Королём розыгрыша" (иногда весьма жестокого).

Никита Владимирович Богословский родился в 1913 году и за всю жизнь, ему удалось не вступить ни в пионеры, ни в комсомол, ни, тем более, в партию. Аристократ и джентльмен, в некотором смысле и Барин, дворянин, кроме всего прочего, и по происхождению — он был СОВЕТСКИМ композитором, и надо было иметь такой талант, чтобы ещё и не измазаться во всём этом... Никаких фанфар, никакой патетики! Однажды, незадолго до смерти, он рассказывал: "Много лет назад я спросил своего друга Утесова: "Скажи, Леня, какой концерт абсолютно невозможен в Москве?" Леонид Осипович ответил не задумываясь: "Концерт воровской или блатной песни на большой сцене". И я с ним немедля и охотно согласился. ...хреновыми пророками мы с Утесовым оказались. Или страна у нас такая, в которой ничего спрогнозировать нельзя..." Любопытная вещь! Человек, всю жизнь работавший в жанре именно шансона, представить себе не мог, как извращено всё может быть, и примитивную блатоту, ненастоящую и насквозь фальшивую, действительно, поют сейчас на главной кремлёвской сцене, не стесняясь называть "шансоном". Вряд ли воспитаннику Глазунова могло такое придти в голову. Не знаю, обращали ли вы когда-нибудь внимание на то, что музыка Богословского не использовала никогда ни русской народной основы (пресловутых корней, ссылка на которые у некоторых считается доблестью), ни еврейских мотивов, о которых одно время любили поговорить "знатоки" музыки — пеняя композиторам с соответствующими фамилиями, что, мол, "безродные космополиты" они, ну и всё такое прочее из тухленького арсенала, которым любят пользоваться разные параноики. Как-то, НАД всеми этими "затёсами" плыла музыка Богословского — необычайно душевная, интимная невероятно. И, слушая тот же "Любимый город", который "может спать спокойно", не представляешь себе ни булыжных рож правителей той эпохи, ни транспарантов этих шизофренических, ни трескотни о любви к родине. Родину ведь любят не за пафос, нагоняемый пропагандой, а за действительно, любимые места, родных и близких, за тот же нежный взгляд. Посмею утверждать, что никому, кроме Богословского эту любовь не удалось передать настолько мастерски.

А ведь был у Никиты Владимировича свой счёт к советской власти, продуктом которой он являлся! Не мог не быть счёт у человека, родные которого сгинули в ссылке в Казани (и мать, и бабушка, и отчим) всего лишь за своё происхождение — за то, что были дворянами.

Он рассказывал... "Мне назначили местом проживания Сыктывкар. Но я подумал, а что если я туда не поеду? И не поехал, и обо мне забыли. Кстати, мой дед был камергером Двора Его Императорского Величества. Когда Репин писал картину "Заседание Государственного Совета", то дед, как камергер, входил туда автоматически. Художник был у нас дома и подарил карандашный эскиз...".

Богословский неоднократно говорил... " я никогда не интересовался страной. Все мои мысли были направлены на творческое благополучие и на свою судьбу в этом мире, который я воспринимал иронически. В духовном плане у меня не было драм и трагедий...". Не сомневаюсь, что лукавил. Иначе, откуда бы взяться хлёстким афоризмам вроде "Ввиду отсутствия всего остального иностранцы обычно говорят, что у нас им больше всего понравились люди". Ну а уж розыгрыши — это "особ статья". Он говорил — "Розыгрыш — это театр для себя. Я разыгрываю только друзей и только тех, кто обладает чувством юмора. В противном случае это либо хулиганство, либо месть. Никогда не разыгрываю женщин. Из вежливости, из галантности. Потом имеет значение уровень обидчивости и не всегда адекватное восприятие шутки. У меня был один розыгрыш, задуманный 27 лет назад. Он шел как многосерийный фильм. Но вот беда... его участники начали умирать, а когда актеры выбывают, надо менять сюжет. А кто его жертвы не скажу. Еще много живых действующих лиц".

Однажды Богословский остановился в киевской гостинице в одном номере с Марком Бернесом. Их соседями оказались два бухгалтера из Житомира, которые постоянно стучали в стенку и бегали к администратору, недовольные шумным поведением артистов. Тогда Богословский позвонил соседям и спросил: "Товарищи, вы члены партии?" — "Да!" — радостно ответили те. "Это вас администратор беспокоит. Вы давали подписку, что готовы освободить номер, если он понадобится для иностранной делегации? Так вот, у нас тут внезапно американцы появились, но вы не волнуйтесь! Всего на одну ночь перейдете в Красный зал, мы вам там уже постелили. Можете даже не одеваться, просто накиньте на себя что-нибудь..."Бухгалтеры взяли свои чемоданы и, справившись у полусонного портье, где находится Красный зал, отправились туда, где в это самое время партийное начальство как раз чествовало знаменитого американского летчика Чарльза Линдберга. Обалдевшие житомирцы с волочащимися штрипками от кальсон прошли почти весь зал, потом хором сказали "ага", повернулись и потихоньку удалились. Подстроивших этот розыгрыш искали несколько дней, но так и не нашли. — Эта байка была недавно рассказана Александром Ширвиндтом.

Ну а вот байка от "самого" — из интервью: "У писателя Виталия Губарева была такая манера: позвонит и обрадует — вечером приеду. И бросает трубку — его вовсе не волновало, свободен я вечером или занят. К одному его визиту я подготовился: поехал в Радиокомитет к Юрию Левитану, попросил его наговорить текст. И гостей на вечер назвал побольше. Съехались гости, прибыл и Губарев. Сидим, пьем, я сделал вид, что включаю радио, а на самом деле врубил магнитофон. Узнаваемый голос Левитана вещает: "...В области драматургии присудить: Лавреневу Борису Андреевичу — Сталинскую премию первой степени... Губареву Виталию Георгиевичу за пьесу "Павлик Морозов" — Сталинскую премию третьей степени..." Шум, гам, поздравления... Счастливый Губарев бежит в магазин за шампанским, фруктами, пир продолжается. Кто-то предложил послушать "Последние известия" целиком. Включаю вторую пленку. Левитан перечисляет фамилии лауреатов и заканчивает выступление словами: "...Губареву Виталию Георгиевичу за пьесу "Павлик Морозов" — ни х...".

А вот ещё парочка из опубликованных нашими газетами:

"Однажды он подговорил друга, знаменитого композитора Соловьева-Седого сходить в баню. Мол, открылась новая баня, очень хорошая, элитная. Соловьев согласился. Богословский посадил его в машину и куда-то повез. Автомобиль петлял по каким-то улочкам, остановился в темном дворе. Друзья вышли, неся в руках заранее приготовленные веники. Вошли в дверь и пошли по коридору, обшитому дубовыми панелями. Соловьев-Седой стал нервничать: что, мол, за баня такая странная? Богословский успокаивал друга: сейчас, сейчас... Композиторы попадают в предбанник, Соловьев — близорукий, в очках с толстыми стеклами, — раздевается, берет полотенце и шаечку. Богословский указывает Седому на дверь в парилку. Тот входит — и оказывается в ресторане Союза композиторов".

"В 1973 году на стол председателю Союза Композиторов СССР Тихону Хренникову легла международная телеграмма. "ПОЗДРАВЛЯЮ КОМПОЗИТОРА ТАРИВЕРДИЕВА ОГРОМНЫМ УСПЕХОМ МОЕЙ МУЗЫКИ ВАШЕМ ФИЛЬМЕ СЕМНАДЦАТЬ МГНОВЕНИЙ ВЕСНЫ ТЧК ФРАНСИС ЛЕЙ". Поднялась страшная паника: известнейший французский композитор обвиняет советского коллегу в прямом плагиате. Может возникнуть международный скандал. Хренников делает немедленные оргвыводы: запретить музыку Таривердиева в кино, на радио, в театре. С автором мелодий к "Семнадцати мгновениям весны" перестают здороваться коллеги. Впереди маячит обструкция и исключение из Союза. Отчавшийся Таривердиев дозванивается до Франсиса Лея в Париж. Тот отвечает, что не посылал никакой телеграммы и выражает свое согласие дать опровержение. И дает. До сих пор наиболее вероятной версией случившегося является та, что Никита Богословский пошел на Центральный телеграф, взял международный бланк и наклеил на него соответствующие слова".

Сам Богословский неоднократно открещивался от некоторых баек, говоря, что это ему приписывают. Но куда ж деваться после того, как в "Литературке", в которой он проработал много лет, было сказано, что если кому-нибудь захочется придать достоверности своему рассказу, то следует сослаться либо на Бернарда Шоу, либо, на Богословского. Совсем недавно, когда праздновалось его девяностолетие он сказал, что столетия не будет "потому как надоело"... Но всё же успел извиниться за шутки, которые иногда бывали небезобидными: "Я прожил очень долгую жизнь. И я хотел бы попросить прощения у всех. И у тех, кого уже нет, и у тех, кто еще жив. Я хотел бы попросить прощения за все то зло, которое я им сделал".

То ли это было устроено самим Богословским, то ли так получилось странно, но его никогда не воспринимали так, как должно быть на самом деле. Ставили в один ряд со всеми? Да. Справедливо ли? Нет. Хотя бы потому, о чём я сказал выше. Его музыка, совершенно особенна. Вы только внимательно её послушайте! А как тщательно он выбирал стихи! Это вам не "текст слов", который сейчас, увы, доминирует. Подтверждаю цитатой из интервью: "К качеству стихов я относился очень придирчиво, работал с самыми талантливыми поэтами — Алексеем Фатьяновым, Николаем Доризо, Евгением Долматовским... Слова лучших моих песен, таких, как "Темная ночь", "Любимый город", "Спят курганы темные", "Ну что сказать, мой старый друг", да и многих других, вполне могли стать сюжетами рассказов". И ещё добавлю одну убийственную формулировочку, которой следует доверять, потому, что сказано Мастером, Авторитетом:

а что до так называемой современной песни, то это же не песня, а сплошные выкрики. Она не может деформироваться, не будучи песней. И ничего из нее вырасти не может, потому что ни интонационно, ни по смыслу она не воспринимается :Нельзя же в самом деле всерьез говорить о чепухе под названием "Старые песни о главном"". Пригвоздил Никита Владимирович...

Не менее жёсток в своих требованиях Богословский был и к исполнителям, и потому не писал в последние годы песен. Не для кого было. Ясное дело, находились злопыхатели, говорившие, что, мол, исписался, стар стал и т.д. Но это ведь неправда, хотя бы потому, что творчеством он занимался до самых последних дней, увы, не песенным. Сейчас, после смерти кто-то договорился до того, что Богословский не понимал, что делал. Сомневаюсь. Всё понимал и переживал, но по-своему. Вот и получилась такая тайна, раскрыть которую мы уже не в силах.

Легко ли жилось композитору, который в советские времена получал большие авторские отчисления? Нет, конечно. Всё ведь сгорело в печи перестроек, дефолтов, равнодушии крысиной возни власти, делящей сферы влияния. Но пронять даже этих — он смог, написав мэру Москвы Лужкову письмо в стихах о том, что не может оплачивать свою квартиру:

"Оплачивать квартиру денег нету.
И, видимо, не будет никогда.
Назвали моим именем планету.
Быть может, переехать мне туда?"

И что вы думаете? Юр Михалыч, наш Лужков, пчеловод знатный — ответил в стихах же! Помог или нет — я не слышал, Богословский посетовал, что денег в конверте с ответом мэра — не было... Но, хотя бы ответил... В том смысле, что если уж худо будет совсем, то он готов переехать вместе с Богословским. Не поинтересовался, правда, нужен ли он там...

Будем считать, что Никита Богословский таки переехал на свою планету # 3710, стартовав в этот свой последний путь с Новодевичьего кладбища Москвы, где его похоронили 7 апреля. Осталось триста песен, среди которых есть одна, написанная ровно за такое же время, что она звучит — "Тёмная ночь". Гудение ветра в проводах, временами заглушает шум ветра в нынешних головах — время такое, лихое. Но есть место и для человеческой музыки. Для человечной, если хотите. Этим и живём, и постараемся не забыть, вопреки предсказанию самого Автора, отмерившего своим песням ещё сто лет. Надеюсь, что он ошибся...

Tweet

---

Комментарии

Оставьте ваше мнение

Имя
Email
Введите код 1428