Исчадия ада
Татуировки заключенных, предлагаемые читателю в нашем сегодняшнем материале, пожалуй, уместнее всего будет сравнить с вывешенной на колючей проволоке табличкой: «Стой! Опасная зона!». Именно так, или почти так, следует читать наколки лагерных «отморозков», «вайдотов» и прочих беспредельщиков, умудрившихся даже в насквозь криминализированной уголовной среде заработать себе репутацию «безбашенных», ни в грош не ставящих свою жизнь, не говоря уже о жизни других.
КЛЕЙМО «ОТМОРОЗКА»
Речь здесь пойдет не о штатных паханских (воровских) бойцах-экзекуторах, не о «братушках»-«быках» из «мясного отдела» какого-нибудь бандитского авторитета. Настоящий отморозок — это, прежде всего, волк-одиночка, противопоставивший себя как миру -«ментовскому», «вертухайскому», «кумовскому», так и всем группам и группировкам своей зоны.
Следует отметить, что, обрекая себя на волчью жизнь внутри зоновского «квадрата», эти люди тем не менее свято чтут воровской закон и живут исключительно «по понятиям». Чаще всего данные индивидуумы, все без исключения обремененные очень и очень серьезными статьями УК, пребывают в «состоянии глубокого уважения» со стороны остальной лагерной братвы, пользуются непререкаемым авторитетом. В большинстве случаев с такими людьми ни другие зеки, ни вертухаи предпочитают не связываться, ибо как говорят в зоне: «Мне моя жизнь дорога, как память». Основной мотив татуировок лагерных «волков» исходит из простого и несложного для заучивания наизусть правила: «Не тронь меня, а то задушу!». Широко распространены среди данных лиц, например, старинные разбойничьи татуировки в виде сидящего (бегущего) волка, оскаленной волчьей пасти, волка с кинжалом в зубах, держащего лапу на черепе. Некоторые арестанты предпочитают волчьему оскалу также широко распространенный сюжет — «оборотень», кому-то по сердцу фашистские (не путать с татуировками «нациков»!) и сатанинские мотивы. Встречаются у отморозков также татуировки с «христианской» (естественно, никакого отношения к истинной вере не имеющей) символикой.
В целом назначение подобных «татушек» — показать истинную «масть» человека и его непреклонную решимость отстаивать свои права до конца при любом раскладе, пусть даже ценою собственной жизни.
Естественно, что, как и повсюду в уголовном мире, «за базар надо отвечать», и потому владельцы таких татуировок, помимо недюжинной физической силы и многолетней боевой практики (среди них часто встречаются ветераны «горячих» точек, участники боевых действий, бывшие спортсмены и боевики, а также представители других экстремальных профессий), как правило, люди, готовые идти до конца.
Об этом следует помнить любителям и завсегдатаям современных салонов тату. Наколки, о которых мы сегодня рассказывали, могут в зоне сослужить им дурную службу, вплоть до летального исхода, за незаслуженно наведенную «крутизну».
«ГУСИ-ЛЕБЕДИ»
На груди у Юрани Темирхана было не протолкнуться от куполов над православным храмом (у авторитетных воров количество таких куполов обозначает количество «ходок» в зону). В сени куполов на его груди сидела Богоматерь с младенцем (воровской оберег, одна из расшифровок которого — «Кто не без греха?»).
Однако это был стандартный воровской канон. А вот на плечах у Темирхана были наколки поинтереснее. На одном плече — скалящийся возле плачущего черепа волк, на втором — тоже оскаленное, наполовину человеческое лицо, наполовину морда леопарда, под ним — страшная аббревиатура: ГУСИИЗ. Спрашивать расшифровку этой необычной абревиатуры у ее владельца мы не решались, потому что один из буровиков-мордоворотов уже как-то спросил у Юраши — что это у него на плечах за «гуси». Теперь он уже неделю не ходит в столовую, потому что жевать нечем, и варит себе на костре индивидуальные супчики и кашки.
Набросившихся на него после этого буровиков Темирхан раскидал как щенят. Содранную железной арматурой с рук и ребер шкуру, вернее, рану на месте ее, он затер грязью прямо из лужи. Потом надел рубашку и ушел за пятнадцать километров на полустанок астраханской железной дороги, возле которого стояла наша буровая вышка.
Вернулся он далеко за полночь с подбитым глазом и сумкой «с чужого плеча», в которой гулко позвякивали не то семь, не то десять бутылок местного портвейна. На мой немой вопрос: «Откуда?» — Юраня вяло махнул рукой в татуированных «перстнях» с разбитыми костяшками и изрек неторопливо: «Да глаза я им всем вырезал, больше никому ничего не скажут».
Юраня Темирхан — только что «откинувшийся» с зоны крутой зек, где-то под Новомосковском завербовался в буровую бригаду, однако приступать к работе не торопился. Сперва прошелся по всем вагончикам и бытовкам, конфисковал у всех зубную пасту «Помарин», развел ее как-то по хитрому и выпил. Потом раздобыл у местных «торчков» анашу, и три дня кайфовал у костерка в степи.
Потом чифирил и вот сейчас загрустил, почернел лицом и стал каждый день или ночь отлучаться на станцию или в поселок. Уходил пустой, приходил каждый раз в каких-то обновках, непременно с вином и водкой. Всякий раз он обязательно будил и угощал меня, тощего студента-практиканта. Здоровенных бугаев-бурильщиков, больше половины из которых были бывшие сидельцы, он ни в грош не ставил. Те же безропотно записывали на него трудовые вахты и оказывали всяческие знаки почтения — от порции «со дна пожиже» до «королевского» места у костра.
О себе Юраня ничего не рассказывал, все больше расспрашивал про городских «девок-студенток» да «про это». И только однажды, опившись и обкурившись вдрызг, он оскалил два ряда «рыжих» (золотых) зубов и спросил, тыча в плечо, в синюю рожу «оборотня» и аббревиатуру под ней: «А знаешь, студент, что это за гуси? Дела прошлые, дела страшные — и читается все это так: «Где Увижу, Сразу Изнасилую и Задушу!».