 |
 |
| |||
| Главная » Архив » Заметки » Александр Розенбаум: на зоне «Вальс-бостон» принимают лучше, чем «гоп-стоп» | |||
|
Александр Розенбаум: на зоне «Вальс-бостон» принимают лучше, чем «гоп-стоп»Не так давно Александр Яковлевич отметил 25-летний юбилей песни «Гол-стоп». В этом нетленном произведении, как и во всем розенбаумовском «гоп-стоп»-цикле, мы имеем дело с живой классикой, способной тронуть души и вора в законе, и оперной примадонны (этой песне аплодировали, не щадя ладоней, Галина Вишневская и Мстислав Ростропович на одном из концертов Розенбаума). 
Александр Яковлевич, как же родился «гоп-стоп»-цикл? — Вообще-то цикл был написан еще в середине 70-х. 73-й, 74-й, 75-й — песни были написаны не за один присест. А закончил я с ними где— то в 1978-1979 годах. Я не спешил расставаться с любимыми персонажами: было притяжение души, я «влез» в этот образ, мне было в кайф, я придумал этого героя, он мне безумно нравился. Романтический герой блатного мира. Я тогда прозу Бабеля читал взахлеб, в ту пору полуподпольного писателя. Герой мой нравился своим благородством. Именно поэтому его люди до сих пор любят: он не просто блатной, а благородный. Послушайте все мои «одесские песни»: там всегда наказуется зло и предательство. Там не просто «мальчики, да вы налетчики, кошельки да кошельки, да кошелечечки», там — сюжет, кара за несправедливость, за предательство. — Другими словами: сказка!.. — Сказка, конечно. Отсидела Маня восемь лет, приехала, а там Леха лампочку ввинтил, «Маня охнула, осела и лишилась сил». И народ сочувствует этой Мане, независимо от того, взяли ее «на кармане» или же на Ленинской премии. То же самое и в «Гоп— стоп»: «Шубки беличьи носила, мир блатной совсем забыла — и перо за это получай!» Что же это в самом деле — ноги на ночь мыть, стелить полковникам, когда кореша погибают? Кошмар! Я люблю эти свои песни. Это одна из граней — ленинградские, военные, казачьи, рок, лирика, одесская блатняга. «Одесса» никогда не была моим основным делом. Это эпизод. Замечательный, удачный, потрясающий, но назвать меня апологетом блатной песни — это чересчур. Если вам нравятся эти песни — записывайте, слушайте, но знайте, что для меня этот цикл — любимый-дорогой, однако творчески не самый важный. — Вам приписывают знакомства со многими крупными фигурами криминального мира... — Среди моих знакомых имеются самые разные личности, в том числе и «воры в законе», и так называемые криминогенные элементы. Но если я с ними общаюсь, то, разумеется, не на криминальные темы... Мне, как поэту, музыканту, любой человек интересен, если он личность. Ну и я как известный артист многим интересен. Единственное, с кем пытаюсь не общаться, так это с шелупонью. — А как Вы можете выяснить — «шелупонь» перед Вами или личность? — Я разговариваю с человеком минуту и мне все ясно. Я одну извилину всегда очень четко проглядываю. — Кем был для Вас погибший авторитет Отари Квантришвили? — Очень хорошим товарищем. Я его очень уважал, ценил его мнение. — Известно, что практически в каждой российской семье кто-нибудь да сидел. Одна треть огромной страны сидела. А у Вас в семье были потери? — В тридцать седьмом погибло несколько моих родственников, попав под репрессии. А по уголовным делам — нет, никто не сидел. — Случалось ли Вам быть на волоске от тюрьмы? — По молодости. Году в шестьдесят пятом. Мыс ребятами сидели на лавочке. Никого не трогали, пели песню после чьего— то дня рождения. Я в компании 16-18-летних «старичков» был самый младший, но я играл на гитаре лучше всех и поэтому был крутой. Так вот сидели мы в садике у кинотеатра «Колизей», и какой-то пьяница начал привязываться. Не знаю уж, какое мы производили впечатление, но два парня наших сдали экзамены в институт на все пятерки. Когда этот мужик привязался несколько раз, дали ему по роже, завязалась драка. Был среди нас такой хороший парень Сережа, не помню фамилии. Борец, сильный парень. Так он набил приставале морду, а затем надел ему на голову урну. Урны же в Ленинграде были монументальными. Вот человек и погиб. Сережка, достигший восемнадцатилетия, получил пятнадцать лет. Я с тех пор его не видел. Толик, мой сосед, получил четыре года, и это сломало его жизнь. Я тоже чуть было не «присел» за «просмотр кинофильма». Такой вот эпизод. Я не говорю о приводах в милицию, битых лампочках и так далее. Мы дворовые ребята были, хотя я никогда не был трудным подростком, классическим хулиганом. — Ну, а если представить, что Шура Розенбаум в свои четырнадцать загремел бы в колонию, что было бы дальше? — Я верю в гены, думаю, генотип бы мой победил. Хотя, кто знает... — А во взрослой жизни, в советское время. могли упечь полузапрещенного Розенбаума? — Под меня начали копать и очень сильно. Формально — не за песни, а за так называемые левые концерты. Время было такое, что за два червонца могли посадить... Был эпизод, когда в Ленинград, в органы, прислали телегу киевляне. Насквозь лживую, будто после концерта в конференц-зале больницы в Киеве была устроена оргия, и Розенбаум танцевал на операционном столе... Это я-то -врач, для кого операционная святая святых. Жалоба поступила в Ленинградский комитет госбезопасности... — А там только того и ждали! — Это стандартный ход мыслей! В Комитете же были умные люди, и хотя никаких у меня связей с КГБ не было, но они не дали в обиду своего ленинградского парня, разобрались, что это скотский поклеп. Следователя, который вел это дело, я пригласил на свой концерт в ДК Дзержинского (ныне — ДК милиции. — Прим, авт.): «Послушайте, чем я занимаюсь!» После концерта мое дело закрыли. В общем, киевлянам обломилось! Это события 1983-1984 годов. — Каковы нынче Ваши взаимоотношения с Фемидой? — Я законопослушный человек. Служителей Фемиды уважаю, с удовольствием пою для них шефские концерты. У меня, кстати, бывали дни, когда я давал концерт для осужденных, а затем еще и пел для охраны. Да простят меня и те, и другие. И там, и там люди. Их внутренние отношения между собой в данном случае меня как артиста интересуют меньше всего. Они лишены возможности общения с искусством — как те, так и другие. Но если концерты для осужденных еще как-то практикуются, то концерты для охраны — большая редкость. 
— Концерты артистов в «Крестах» до сих пор подаются в прессе как событие. Между тем Розенбаум начал свои шефские выступления в тюрьмах, колониях. зонах лет десять назад... — Если не пятнадцать. Я больше десяти лет назад начал шефствовать над детьми в колпинской колонии. Концерт Розенбаума для них — событие, которое может запомниться на всю жизнь. Они освобождаются и еще больше тянутся к моим песням. Уж сколько людей приходило ко мне: «Здрасьте, дядя Саша, мы освободились, все нормально». Нормально живут, приходят уже взрослые мужчины с женами, детьми. Я добился того, чтобы прямо из Колпино ко мне на концерты привозили детей. И никто еще не убегал. — Какие концерты на зонах особенно запомнились? — В верхнеуральской тюрьме, где сидело огромное число выдающихся людей и продолжает сидеть. Это тюрьма, закрытый режим. Мне было приятно узнать, что после моего концерта (мне потом рассказали) были зафиксированы две необычно спокойные недели, без малейших ЧП. Все обсуждали концерт, хорошо друг к другу относились. Невероятно интересно было побывать на зоне в Учкудуке. Точней, там четыре зоны, а я был с концертами на строгой и на выселке. Хозяин там был уникальный — 22 (!) года человек сидел на зоне хозяином. Знающие, умные люди поймут, что это такое. Великий город, великий человек, «у меня все специальности есть -слесарь, токарь, агроном, астроном. Даже профессор сидит». — А музыканты были? — Музыканты везде сидят, в каждой зоне имеется свой ансамбль, есть инструменты... Александр Яковлевич несколько лет назад Вы помогли выбраться из мест не столь отдаленных своему товарищу по рок-н-ролльной юности... — Ничего особенного в этой истории нет. Я не звонил сильным мира сего, не давил, а просто встречался со следователем, с прокурором города, давал концерты на зоне, где находился этот музыкант. В итоге справедливость была восстановлена, считай, полсрока ему скостили. Но это не единственный пример. Я нередко вмешивался и делал бы это еще чаще, если бы не проводил по восемь-девять месяцев на гастролях, вдали от Питера. — На концертах в зоне репертуар сильно отличается от того, что звучит в «Октябрьском», в «России»? — Я не делаю никаких принципиальных различий между публикой зоны и любой другой, и, кстати, «Вальс-бостон» в зоне проходит лучше, чем «Гоп-стоп». С большим удовольствием они вспомнят маму, детей, юность, а блатным репертуаром кого там удивишь? — Что артист чувствует после таких концертов? — Удовлетворение от того, что пришел в любом случае не к самым счастливым людям и доставил им удовольствие. Я не чувствую никакой гордости, слезы у меня не текут, но положительных эмоций достаточно. Агитбригады ездят в зону редко, иногда заглядывают второсортные артисты со стихами Агнии Барто или арией из «Бахчисарайского фонтана». А тут Розенбаум свалился... Представляете, вот мы разговариваем, а тут открывается дверь и заходит Фил Коллинз, Элтон Джон: «Привет, ребята! Я к вам! Хотите, вам спою и сыграю?!» Я вижу их глаза, и это ощущение, очень глубокое. Раньше таких концертов было больше, потому что, приезжая в город на неделю, я успевал и сюда заглянуть, а теперь ведь обычно в одном городе артист дает один концерт, а затем вновь спешит в путь-дорогу. — Как принимает публика на зоне Ваши концерты? — Всюду очень хорошо. А в той самой зоне в Учкудуке поначалу стояла гробовая тишина. Оказывается, хозяин запретил хлопать, потому что аплодисменты могут спровоцировать массовые беспорядки. Я не сразу понял, сказал даже: «Если вам не нравится — я уйду». А потом разобрался: «Ну, что это такое? А, хозяин, будем хлопать?..» Однажды я даже в карцере, в шизо пел. Как все получилось? Я просто пошел посмотреть «окрестности», как люди живут, как их кормят. Попросил завести меня в шизо, а там пять человек сидят на пяти квадратных метрах. И у меня появилось желание этим людям что-то приятное сделать. Конечно, не положено, но я важный гость, и мне отказать невозможно. Короче, приносят мне гитару, я начинаю им петь «Извозчика». Трое из пяти вообще не врубаются, что перед ними — Розенбаум, и это вполне объяснимо в их ситуации. В шизо, в камере — да такого не бывает! Я не смог допеть до конца. Спел куплет, мне стало жалко хозяина, он же инфаркт мог получить... — Не так часто, но, случается. Вы поете в ночных клубах, на всяческих презентациях. Не обидно, когда люди жуют, закусывают, пьют под Розенбаума? — Ни один настоящий блатной, ни один вор приличный не будет смеяться, громко разговаривать, жевать, когда Розенбаум поет. Ему может не нравиться, но он будет сидеть тихо, спокойно. А шелупонь она и есть шелупонь, даже если рядится в тогу крутости. В. Казаков, М. Садчиков Комментарии
Оставьте ваше мнение |
         
|
|||
|
Ошибка в тексте? Выделите ее мышкой. И нажмите Ctrl+Enter Использование материалов сайта запрещено. © 2004-2015 Музей Шансона |
